Реанимация

Я не был у нее целую неделю, хворал. А когда пришел — не узнал: глаза мутные, нос заострился, щека «парусит» при выдохе (кстати, типично для инсульта). На меня поглядела и скрестила на левой руке указательный и средний палец. Сын Алешка печально пояснил: «Это она могилу показывает, она мне раньше это поясняла». Он сидел на низенькой скамеечке около изголовья, и она запускала свои пальцы в шевелюру сына, медленно перебирая его густые каштановые волосы. Очень его любила.

В ординаторской все были заняты важными делами — обсуждали прошедшую сложную операцию, покупку Абрамовичем футбольной команды «Челси», общее потепление климата. Николай Иванович в своем кабинете по-прежнему пил чай с маленькими сушками, обгрызая их своими еще крепкими зубами. «Пока еще все свои», — гордо показывал на свой рот и смеялся. До нее никому не было дела. Все понятно — инсульт.

— Надо ее выписать, чего ее мучить? — сказал Николай Иванович.

— Дома она сразу помрет! — ответил я.

— Она и здесь скоро… того, — заключил Николай Иванович деликатно и поглядел через дырочку сушки на меня. Как в монокль.

— Подожди ее хоронить. А что показала компьютерная томография? Там отек? Почему болит голова?

— Болит потому, что оболочки напряжены, плохое кровоснабжение. А томографию мы не делали. Незачем, и так все ясно, да у нашего отделения и лимит на бесплатные исследования в этом месяце закончился.

— Но это же наша сотрудница, нехорошо как-то.

— А ты пойди, голубь, сам и договорись с рентгенологами, авось повезет.

Он уже начал сердиться, даже хрумкать сушками стал раздраженно. А я пошел и договорился. Они даже не очень сопротивлялись, только требовали визу заведующего. Профессор, мой давний приятель, человек хозяйственный и справедливый, задумчиво выслушал мои аргументы и спросил, подвергаясь совсем другим сомнениям: «Как ты думаешь, вон та дубовая старая балка поместится на моем багажнике?». Он тогда фанатично строил дачу и грузил на машину все, что бесхозно валялось во дворе. «Запросто», — ответил я искренне, и он тут же подписал заявку.

Прошло почти два дня. По коридору шел молодой, очень красивый рентгенолог и держал за уголок еще мокрый снимок. Он шел мне навстречу и весело ухмылялся: «А вы оказались правы, что на компьютер послали, — глядите, какая «туморяга» (опухоль на сленге) нарисовалась». Я посмотрел и ахнул. Вся левая теменная доля была придавлена плотной опухолью. «Старая менингеома, доброкачественная, лет пятнадцать росла и процветала, — веселился рентгенолог Виталий, — там, в отделении, все забегали, засуетились — такую «бандуру» проворонили. Николай Иванович чуть сушкой не поперхнулся».

Я пошел в отделение. Никто там не забегал, так, немного сконфузились, и то старые опытные врачи. Заведующий отделением помотал головой, как конь, фыркнул и сказал, что на такую опухоль лезть опасно, очень сильное смещение (дислокация), последствия удаления непредсказуемы. Он не берется при всем своем опыте. Надо обращаться к директору.

Я и обратился. Мы многие годы вместе работали, еще с юных лет. Он долго рассматривал томограмму, кряхтел, цокал языком и потом сказал своим глухим голосом: «Я так устал оперировать своих однокашников, каждый месяц попадается кто-то. (Она тоже сорок лет назад училась с ним в одной группе и даже была старостой — аккуратно отмечала, кто ходит на лекции, а кто сачкует.) «Ладно, передай, пожалуйста, чтоб ее готовили на следующей неделе, я потом скажу точный день».

Стали ее готовить — уменьшать отек мозга гормонами, капать в вену электролиты, и тому подобные дела. Она очень удивилась предстоящей операции: «Зачем?» Я как мог объяснил. А она выговорить слово «менингеома» не могла, слишком сложно. Хотя в своей трудовой жизни касалась многократно этой проблемы, клиника менингеомы ей была хорошо известна. Вот так эта самая доброкачественная опухоль «добивала» ее.

Однако в мозгу еще оставались какие-то социальные вопросы: она потерла большим пальцем по указательному — «деньги, мани». «Какие же деньги? Ты ведь будешь оперироваться в своем институте, здесь проработала всю жизнь. И оперировать будет директор — ни о каких деньгах и речи быть не может, успокойся». Она закрыла глаза, полежала, потом всхлипнула.

Крупные слезы скатились вбок, к ушам, и там застряли. Я их утер салфеткой и пошел к себе.

Директор оперировал блестяще — быстро, аккуратно, изобретательно обходя крупные сосуды, прижигая лишь мелкие, не травмируя никаких важных тканей. Одно слово, виртуоз. Ни возраст пациентки, ни тем более возраст опухоли его не смутили нисколько. Он с ними разобрался лихо и уверенно. Мастер! Во время такой операции получаешь эстетическое наслаждение. Помогал ему тоже профессор, заведующий отделением, тот, который мотал головой, старый товарищ, он предугадывал каждое его движение. Молодец. А того юнца, который только бредил операциями, а сам писал: «Статус идем», не взяли. Директор просмотрел историю болезни, наткнулся на его «вдумчивые» записи, шмыгнул носом, пожал плечами и ничего не сказал.