Реанимация

Когда он увидел, что у Людмилы прекратилось дыхание и пора вводить в трахею бронхоскоп, он мельком взглянул на меня и как бы в задумчивости пробормотал: «Большие трудности. Ничего не получается». — «Это еще почему?» — «Шея очень короткая и назад плохо разгибается. Бронхоскоп не войдет». — «Чего же ты раньше молчал, трепло!» — «Не рассчитал. И на старушку бывает прорушка. Дело житейское, как говорил Карлсон». — «Сам ты Карлсон. Она уже синеет без кислорода. Вводи быстрей!» — «Ладно, попробую».

Он ловко и быстро ввел бронхоскоп, заинтубировал, подключил аппарат, который бодро зачмокал, гоня воздух в легкие. Больная порозовела и вошла в операционный сон. «А ты, дурочка, боялась», — беззлобно пробормотал анестезиолог и отодвинулся в угол операционной, чтобы уступить передний план нейрохирургам.

Я как второй ассистент уже мыкался около обритой головы Людмилы, вошла строгая Нина Николаевна, и мы начали готовить операционное поле — обрабатывать йодом, размечать линии разреза, делать из простыней требуемое окошко. Наконец распахнулись обе двери-качалки, и важно вошел наш директор, прославленный академик и настоящий Мастер. С большой буквы.

«Ну-с, что наша красавица-парашютистка?» — «Спит, Александр Иванович», — почтительно вынырнул откуда-то сбоку анестезиолог-озорник. «Тогда приступим», — отозвался маэстро и сделал уверенный разрез чуть выше лба. Чтобы потом отросшие волосы прикрыли операционный шрам. Разрез был мастерский, изящный. В виде бабочки или летящей птицы. Он сразу расцвел кровью, которую мы остановили. Операция началась. Она длилась больше двух часов и благополучно закончилась. Когда потом мы по традиции пили чай в директорском кабинете, Александр Иванович красочно комментировал ход операции: «У нее лобная кость оказалась толще, чем у медведя, я такого у женщин не встречал. Даже мышцы на руке занемели, пока кусачками раскусывал». И он с удовольствием продемонстрировал нам свою небольшую, но мускулистую и при этом изящную руку. Ему нравились собственные руки. И было чем гордиться. Он этими руками прооперировал и спас тысячи людей — население города средней величины. Мы, естественно, преданно вздыхали и поддакивали — Нина Николаевна более сдержанно, а я более пылко. Я действительно им восхищался. Он мог делать то, что мне было недоступно. И, замечу честно, таковым и осталось.

Потом Александр Иванович помолчал, подумал и сказал неожиданно: «Вот интересный вопрос. А зачем человеку лобные доли? (Он так шутил, прекрасно зная, что с этой областью мозга связан интеллект.) Этой милой девушке пришлось резецировать чуть не весь полюс лобной доли, чтоб добраться до опухоли. И что? Вот посмотрите, она очухается и будет жить припеваючи. Как будто ей ничего не убирали. Вот ты, Володя, с психологами вожжаешься, спроси у своего Александра Романовича Лурии, для чего лобные доли? Скажи, Арутюнов спрашивал. Вот он повеселится! И лекцию прочтет, часа на три-четыре. На разных языках. Но доказать ничего не сможет. А я этих лобников пачками видел. На фронте, например. И сам их делал лобниками, как сегодня. Не нужны им были лобные доли. Жили как прежде. Ладно, благодарю за помощь». Это означало, что чаепитие закончилось, пора расходиться. Опытный доктор, он оказался прав. Через несколько дней Люда уже стояла, держалась за спинку кровати и весело рассказывала соседкам по палате, как ее пытались обмануть на одесском Привозе. «Пытались мне втюрить вискозную кофточку под видом шелка. А у нас, парашютистов, на шелк особое чутье. От него зависит наша жизнь. Я его по запаху чую».

Увидев меня, она обрадовалась: «Вот, доктор, все хорошо, но что-то у меня с чутьем случилось. Запахов не слышу. Муж принес духи, одеколон, а они для меня что вода». Я уклончиво отвечал, что это последствие операции, надо подождать. Хотя совсем не был уверен в результате. Обонятельный путь в мозгу как раз лежит под лобными долями. Он мог пострадать.

Еще через пару дней Люда уже гуляла по коридору под ручку с навещавшим ее мужем и сообщала знакомым (а у нее уже пол-отделения были в знакомцах), что обоняние у нее пропало, но обаяние наверняка осталось. И поглядывала многозначительно на мужа Виктора. Тот сдержанно улыбался, чуть углубляя вертикальные складки по углам рта. Суровый мужчина. Его трудно развеселить, но Людмиле это удавалось с успехом.

Скоро она поправилась полностью и даже вышла на работу. Трудилась спортивным врачом в клубе военных — не то летчиков, не то моряков. Работа — не бей лежачего. Что летчики, что моряки имели исключительное здоровье. И ни в какой врачебной помощи абсолютно не нуждались. Они были такими здоровыми, что у них даже травм не было. Рассказывали про одного заслуженного парашютиста. Воздушным потоком его бросило на ЛЭП. И мачта этого ЛЭП погнулась. А ему — хоть бы хны. Шутили, конечно. Но конструкция действительно слегка покосилась.