Реанимация

Я тоже цокал языком, но с явным гундосым оттенком — насморк не прекращался даже на морском воздухе. Вечером пошли в большой ресторан — хозяева устроили отвальную по полной программе. После обязательных тостов принесли какой-то фирменный жюльен, которым очень удобно было закусывать довольно средний коньяк «Плиска». Вообще, гадкий коньяк. Три звезды, но он тянул только на одну. С нашим армянским трехзвездочным того времени — никакого сравнения. Мы это обсудили с эндокринологом. Он был родом с Кавказа. Разбирался в этом деле профессионально. Предложил вечером в номере провести сравнительный анализ.

Но эта встреча не состоялась. Грянула музыка, начались танцы. Мы, отягощенные жюльеном и «Плиской», а я еще и соплями (пардон), снисходительно посматривали на танцующие пары. И вдруг «ударили» твист. Тоже для нас новинка. Зажигательно. В центре зала плотный болгарин согнул колени и так завертел увесистым задом, что мы поняли — наша страна безнадежно отстала от культурной Европы. Болгарин был известным биофизиком, имел много публикаций и считал себя учеником нашего замечательного ученого Николая Александровича Бернштейна. Солидный послужной список, и вдруг так страстно вертит задом! Тут мне вспомнилось: «Богу — богово, кесарю — кесарево». Я тоже был учеником (и сейчас остаюсь глубоким почитателем) Николая Александровича, но так танцевать не умел. Да еще и стеснялся.

Наша делегация с интересом поглядывала на танцующих и смущенно посмеивалась. А там уже заплясали все. Опять же, у бессмертного Булгакова: «…Как бы сорвавшись с цепи, заплясали оба зала… Заплясал Глухарев с поэтессой Тамарой Полумесяц, заплясал Квант, заплясал Жуколов-романист с какой-то киноактрисой в желтом платье. Плясали: Драгунский, Чердакчи, маленький Денискин с гигантской Штурман Джоржем, плясала красавица архитектор Семейкина-Галл, крепко схваченная неизвестным в белых рогожных брюках…» Здесь началось почти то же самое. В дружественной нам Болгарии заплясали физиологи и биологи, математики и лингвисты — все уже были знакомы с твистом. Кроме нашей делегации. Мы неловко поводили плечами, чуть-чуть приседали и смущенно улыбались. Один из наших старейшин, как мне тогда казалось, пожилой грузин, вынул из вазы с цветами красную розочку и вдел ее в петлицу пиджака. Вот и вся «дерзкая гулянка».

Но это длилось недолго. Из-за какого-то столика на середину зала буквально выпрыгнула маленькая дамочка. Травести-чертенок. Немка. Потому что от ее стола неслись какие-то немецкие восхищенные слова. Подбадривали и заводили ее. Куда уж больше! Она вертелась юлой, ее руки ввинчивались вверх, обнимали чью-то воображаемую шею, падали истомно вниз, а очень аппетитная попка вертелась точно по схеме 88 (это много позже, развившись интеллектуально, я узнал, что девушки вставляли в попу карандаш и писали цифру 88 — это очень повышало их рейтинг).

Теперь я понимаю, что от нее исходили очень мощные феромоны, которые действовали на мужиков без осечки. Первым встрепенулся грузин и прошел в танце пару кругов, поглядывая романтично на немочку. Он изобразил что-то вроде лезгинки, но был вскоре отодвинут вращающимся задом болгарина, тот им действовал как боксерской грушей. Потом не выдержал кавказец- эндокринолог (парторг, между прочим). Он закричал на чистом немецком что-то вроде «Гитлер капут» и бросился в гущу танцующих. Он удивительно страстно завертелся около немки, и стало ясно, что с этим танцем он познакомился не на партийном бюро. Очевидно, тайком от остальной монолитной организации эндокринологического института.

Немка с интересом поглядела на его недвусмысленные телодвижения и заскакала еще быстрее и многограннее. От нее четко исходил призыв, завуалированный танцем. Это было замечательно. Потом плясали чарльстон, и тут уж включились наши дамы, которые мало-помалу стали излучать феромоны. Они были очень скрытными, эти посылы, но до нас долетали. Физиолог из Питера (тогда Ленинграда), рослый спесивый болван (сейчас он дважды академик и директор чего-то), с мрачным видом схватил симпатичную кардиологиню и задвигал длинными рычагами-конечностями, как богомол. Она издала испуганный писк, на который я уже откликнулся и пошел ее отбивать. Отбить-то отбил и тоже немного поплясал, но мне уж очень мешал насморк. Правда, от жары и прыжков заложенность носа уменьшилась, и я со слабым пробуждающимся любопытством стал поглядывать на свою милую партнершу, но носоглотка, раздраженная, очевидно, феромонами, тут же произвела залп, и я снова залился слезами, соплями и даже кашлем. Даму я не уступил, я уже тогда был упертым мужиком, но радости никому не доставил — у меня начался чих. Но какой! Я аж подпрыгивал и загораживался огромной красной салфеткой, которую стянул со стола официантов. Приемник феромонов заглох.