Внутри она была обвешана горшками и кастрюлями, и на одной стороне имелось маленькое зеркало, где он раньше брился, а на маленькой полке лежали его бритвенные приборы, расчёска и щётка. Напротив печи и очень близко к ней имелась своеобразная узкая полка, которую он использовал для сидения, очень широко расставив ноги, дабы не опалить их; и там, со своей книгой в одной руке и оловянной ложкой в другой сидел он всё воскресное утро, доставая свои горшки и одновременно штудируя книгу, редко отрывая глаза от страницы. Чтение, должно быть, было очень тяжёлым трудом для него, поскольку он довольно громко бормотал про себя, когда читал, и большие капли пота стояли на его лбу и скатывались прочь, пока не оказывались шипящими на горячей печи перед ним. Но в день, о котором я говорю, было неудивительно, что он озадачен, поскольку он читал таинственный отрывок из Книги Времён. Понимая, что я знаю, как его читать, он позвал меня, когда я проходил мимо его помещения, с тем чтобы я прочитал отрывок и объяснил его. Я сказал ему, что это тайна, которую никто не мог объяснить, даже пастор. Но это его не удовлетворило, и я оставил его продолжающим размышлять об этом.
Он, должно быть, был членом одной из тех негритянских церквей, что находятся в Нью-Йорке. Поскольку, когда мы стояли у причала, я вспомнил эту делегацию из трёх по виду преподобных старых негров, которые помимо своего естественного церковного облачения носили по-квакерски укороченные чёрные пальто, широкополые чёрные шляпы и белые шейные платки; эти цветные господа позвали его и оставались больше часа, разговаривая с ним на пороге его кухни, и, прежде чем уйти, ступили внутрь, плавно закрыв двери, а затем мы услышали какое-то чтение и проповедь, а после – псалом, и раздалось благословение; затем дверь открылась снова, и конгрегация вышла в великом поту, вследствие чего я полагаю, что камбуз был часовней и настолько маленькой, что там было всего одно место помимо печи.
Но, несмотря на его религиозность и задумчивость, этот старик иногда использовал некие скверные слова, особенно холодным, влажным бурным утром, когда он должен был встать перед рассветом и разжечь огонь при перекатывающемся через борт море, время от времени мчавшемся к его печи. Поэтому, при этих обстоятельствах вы не смогли бы его обвинить в чём-то очень серьёзном, и если он действительно хоть как-то отрывался от дел, проверяя на прочность характер старого Иова, то только ради работы по разведению огня посреди воды.
Не будучи вообще опрятным в своём помещении, этот старый повар очень заботился о другом: у него были горячая любовь и привязанность к своей кухне. В ясную погоду он распластывал подол старого жакета перед дверью в качестве циновки и ввёртывал маленький кольцевой болт в дверь для дверного молоточка, написав на двери своё имя «г-н Томпсон», используя для этого немного красной охры.
Матросы говорили, что он жил за углом баковой площадки, напротив полюса Свободы, потому что его кухня находилась как раз позади фок-мачты и занимала собой почти четверть этой площадки.
Матросы используют всё своё воображение для обозначения событий в плавании на борту судна. Когда человека вешают в море, что всегда делается на одной из нижних нок-рей, они говорят, что он «прогулялся Лестничным переулком и сошёл вниз с Рулевой улицы».
Г-н Томпсон был большим близким другом стюарда, солидного, щегольской внешности мулата, который когда-то был парикмахером на Западном Бродвее и носил имя Лэвендер. Я упоминал великолепный тюрбан, который он носил, когда г-н Джонс и я навестили капитана в каюте. Впрочем, он никогда не надевал этот тюрбан в море, а носил необычную копну завитых волос, точно такую же, как большая, круглая щётка, используемая для мытья окон, называемых окнами Папы Римского.
У него имелись хорошие парфюмы на кёльнской воде, которой у него было весьма много, поскольку она осталась от его торговли в Западной Бродвейской компании. Все его одежды, будучи, главным образом, поношенными костюмами капитана лондонского лайнера, с которым он побывал во множестве предыдущих путешествий, были высоким криком моды и любого цвета и покроя. У него были костюмы бордового цвета, и костюмы табачного цвета, и красные бархатные жилеты, и палевые, и панталоны цвета самородной серы, и несколько полных комплектов чёрных костюмов, которые при его тёмным лице делали его похожим на лицо духовное, вроде серьёзного молодого цветного джентльмена с Барбадоса, получившего приход.
Он носил необычное большое толстое кольцо на указательном пальце с чем-то, что он называл настоящим алмазом, хотя камень был очень тусклым и выглядел скорее как стеклянный глаз, а не как-то иначе. Он очень гордился своим кольцом, и всегда вызывал к нему чьё-либо внимание, указывая на украшенный им палец.