Редкий гость

Ни среди пасторалей жилого модуля, ни тем более среди приборов и механизмов рабочей части станции нельзя было встретить детей. Будущее рода человеческого, смысл и цель существование станции, накручивавшей оборот за оборотом вокруг Сатурна и вместе с Сатурном вокруг Солнца, оставалось на Земле. Не топали маленькие ножки по гаревому покрытию тропинок, не звенели колокольчиками детские голоса, и потому, наверное, в жилом модуле всегда было слишком тихо и слишком пустынно.

Хотя кому-то нравилось.

Но люди всегда и везде остаются людьми. Одно только существование человека в космосе казалось дерзким вызовом, брошенным ненасытной бездне, так, будто мало этого, человек тщился согреть ледяное Ничто теплом собственного сердца. Дети рождались. Наденька не стала первой – первым стал марсианин Кевин Лю. Его родители, тайконавт Зианг Лю и астронавт Мередит Смелвэй, натетешкавшись с милым, большеглазым малышом, спокойно отбыли на Землю, полюбовно решив не продолжать отношения, а раз в полгода (то есть никогда) переписываться, поздравлять друг друга с праздниками – любить и помнить. Мальчик вырос. Дорога на Землю ему оказалась закрыта напрочь: одно дело слабые мускулы и хрупкие косточки – современная медицина справлялась и с более сложными случаями; сердечная мышца Лю, привыкшая разгонять кровь по жилам при силе тяжести 0,38 «же», земную «единицу» не вытягивала. Кроме того, парень, как рыба в воде чувствовавший себя в паутине путепроводов космических станций, испытывал панический страх перед открытым пространством. Городские площади – даже самые маленькие, – не укрытые куполами, просто сводили его с ума. Так Кевин и остался на Марсе. Мать и отца ему заменила медицинская служба Ново-Николаевска, школу специально для одного ученика открыли лучшие астрономы, астрофизики и планетологи, и парень сделал неплохую карьеру, став профессором Пекинского университета и мэром Ново-Николаевска впоследствии. Только настоящих родителей ему все равно не хватало, и однажды девятилетний Кевин записал сообщение, выложив его на Youku. После его слов: «Дорогие папа и мама! Мне вас очень не хватает», – в заснеженном Вайоминге и провинции Юньнань почти одновременно произошли два самоубийства.

Наденька родилась на станции пятнадцать лет назад. Тогда Межкосмос дал добро на полномасштабное исследование Титана, и к Сатурну понагнали техники, людей, жизнь бурлила, люди жили в наспех выстроенных на поверхности спутника убежищах, на станции появляясь только после угроз медиков отстранить манкирующих положенной реабилитацией. Маму Надежды, Екатерину Сергеевну, к тридцати годам успевшую стать известным планетологом, на время беременности и родов от полетов к маленькому мирку отстранили, прописали полный покой, спеленав по рукам и ногам в медблоке. Молодая женщина, полсвета пролетевшая ради желтых скал Титана, даже во время родов требовала отчеты исследовательских миссий, и потом, с ребенком на сиське, сидела обложившись распечатками, аудио- и видеозаписями, выдавала задания и рекомендации, вылетев на спутник, едва только врачи разрешили оставлять ребенка на попечение нянечек.

И погибла. Операторы ошиблись, выставив для планетки круговую скорость Земли, – человеческий фактор, приведший к трагедии. Именами разбившихся на лихтере назвали острова архипелага в метановом море Титана, а отец Наденьки, Сергей Иванович Павлов, начальник кочующей станции «Циолковский», взял недельный отпуск и все это время просидел в медблоке, нянькая дочурку. С тех пор прошло много времени. На углеводородных скалах планетки поставили памятник. «Циолковский» откочевал к Юпитеру и, отработав положенное, вернулся к Сатурну. Девочка выросла. Ее отец поклялся жизнь положить, чтобы только дочь могла прогуляться по тропинкам среди деревьев, подышать нормальным воздухом, а не продукцией завода газовых смесей, разогнанной вентиляторами.

А пока обещание не выполнено, пришлось Ивану сидеть, старательно сжимаясь на сиденье, чтобы ненароком не коснуться девушки, обещавшей превратиться в эффектную молодую женщину, и Наденька поглядывала на смущенного спутника смеющимися глазами, словно что-то такое чувствовала нарождающимся женским чутьем. Свою остановку Иван уже проехал, поезд приближался ко входу в туннель фермы – придется делать полный круг, благо ехать недалеко. Городочек-то так… большая деревня.

– Ты чего грустный такой? – спросила Наденька.

– Да нет… я… это, все нормально… – пробормотал Иван.

Наденька провела по его руке узкой ладошкой:

– Все будет хорошо… Что? Что ты смеешься?

– Не знаю, – Иван посмотрел на девушку. – Наверное, потому что все было плохо-плохо, а ты сказала, что все будет хорошо, значит, так и будет…

Они оба засмеялись. Прошин смеялся, потому что на душе стало легко-легко, словно он нашел решение уравнения, описывавшего всю его жизнь, а Наденька смеялась, потому что в шестнадцать лет тебе улыбается весь мир и жизнь еще не успела выкинуть фортель, от которого седеют виски и в уголках губ залегают горькие складки.