Реформы и реформаторы

Они подошли к отвесной гранитной скале. За ветхим покосившимся плетнем были огородные грядки. В расщелине скалы – самородная келья: три стены – каменные, четвертая – сруб с оконцем и дверью, над нею почерневшая иконка валаамских чудотворцев – святых Сергия и Германа; кровля – земляная, крытая мохом и берестою, с деревянным осьмиконечным крестом. Устье долины, выходившее к озеру, кончалось мелью, нанесенной ручьем, который протекал на дне долины и здесь вливался в озеро. На берегу сушились мережки и сети, растянутые на кольях. Тут же другой старец, в заплатанной сермяжной рясе, похожей на рубище, с босыми ногами, по колено в воде, коренастый, широкоплечий, с обветренным лицом, остатками седых волос вокруг лысого черепа, – «настоящий рыбарь Петр», – подумал Тихон, – чинил и смолил дно опрокинутой лодки. Пахло еловыми стружками, водою, рыбою и дегтем.

– Ларивонушка! – окликнул его отец Сергий.

Старик оглянулся, бросил тотчас работу, подошел к ним и молча поклонился Тихону в ноги.

– Небось, дитятко, – со своей шаловливой усмешкой успокоил отец Сергий смущенного Тихона, – не тебе одному, он всем в ноги кланяется – и малым ребяткам. Такой уж смирненький! Приготовь-ка, Ларивонушка, трапезу, накормить странничка Божьего.

Поднявшись на ноги, отец Илларион посмотрел на Тихона смиренным и суровым взглядом. Всех люби и всех бегай – было в этом взгляде слово великого отшельника фиваидского, преподобного аввы[50] Арсения.

Келья состояла из двух половин – крошечной курной избенки и пещеры в каменной толще скалы, с образами по стенам, такими же веселыми, как сам отец Сергий, – Богородица Взыграния, Милостивая, Благоуханный Цвет, Блаженное Чрево, Живодательница, Нечаянная Радость; перед этою последнею, особенно любимою отцом Сергием, теплилась лампада. В пещере, темной и тесной, как могила, стояли два гроба с камнями вместо изголовий. В этих гробах почивали старцы.

Сели за трапезу – голую доску на мшистом обрубке сосны. Отец Илларион подал хлеб, соль, деревянные чаши с рубленой кислой капустой, солеными огурцами, грибною похлебкою и взваром из каких-то лесных душистых трав.

Отец Сергий с Тихоном вкушали в безмолвии. Отец Илларион читал псалом: Вся к тебе, Господи, чают, дати пищу им во благо время.

После трапезы отец Илларион пошел опять смолить лодку. А отец Сергий с Тихоном сели на каменные ступеньки у входа в келью. Перед ними расстилалось озеро, все такое же тихое, гладкое, бледно-голубое, с отраженными белыми круглыми большими облаками – как бы другое, нижнее небо, совершенно подобное верхнему.

– По обету, что ль, странствуешь, чадушко? – спросил отец Сергий.

Тихон взглянул на него, и ему захотелось сказать всю правду.

– По обету великому, отче: истинной Церкви ищу…

И рассказал ему всю свою жизнь, начиная с первого бегства от страха Антихристова, кончая последним отречением от мертвой Церкви.

Когда он кончил, отец Сергий долго сидел молча, закрыв лицо руками; потом встал, положил руку на голову Тихона и произнес:

– Рече Господь: Грядущего ко мне не изжену

. Гряди же ко Господу, чадо, с миром. Небось, небось, миленький: будешь в Церкви, будешь в Церкви, будешь в Церкви истинной!

Такая вещая сила и власть была в этих словах отца Сергия, что, казалось, он говорит не от себя.

– Будь милостив, отче! – воскликнул Тихон, припадая к ногам его. – Прими меня в свое послушание, благослови в пустыне с вами жить!

– Живи, дитятко, живи с Богом! – обнял и поцеловал его отец Сергий. – Тишенька – тихонький, жития нашего тихого не разоришь, – прибавил он уже со своею обычною веселою улыбкою.

Так Тихон остался в пустыне и зажил с обоими старцами.