Рейд на Сан и Вислу

— Так, на перекладных, и рейд думаете совершать, Федор Константинович? — недовольно спросил начштаба. — Полагаю, что этаким манером дело у нас не пойдет.

— Насчет рейда ничего не могу сказать, товарищ начштаба. Опыта у меня по этой части нет, — с достоинством отвечал Федчук. — Мы ведь другой — лесной и болотной — тактики партизаны. Но с народом надо ладить.

— Правильно. При любой тактике с народом ладить надо, — поддержал помпохоза Мыкола Солдатенко.

«А помпохоз вроде с головой», — отметил я про себя и, прикинув с Васей возможности в смысле тягла лежащих на нашем маршруте сел, распорядился:

— Соберите всех возчиков, товарищ Федчук, и твердо им заявите: если до реки Горыни ни одна повозка не поломается, никто не дезертирует и не будет симулянтов, то сразу за Горынью мы их отпустим домой.

— Можно от вашего имени заявить? — уточнил Федчук.

— А разве вам своего имени мало? — отрезал я, сразу давая понять помпохозу, что он пользуется достаточными правами и от него требуют самостоятельности.

Федчук неожиданно и странно для пожилого мужчины покраснел и смутился. Немного смутился и я, чувствуя неловкость перед человеком, старшим по возрасту. А тут еще эти пытливые глаза Павловского. Невольно подумалось: «Ревнует он, что ли? Уезжал бы уже… А то Федчук вроде как спутан по рукам и ногам».

Но служба есть служба. А времени для детального изучения характеров и установления оттенков во взаимопонимании между людьми у меня в ту пору не было.

— Действуйте.

Помпохоз лихо вскинул руку к головному убору и грузно повернулся через левое плечо.

Через несколько минут он верхом приплясывал среди обоза, со всех сторон окруженный погонщиками быков. Они внимательно выслушивали объяснения. Затем молча стали расходиться.

— Настроение у них вроде поднялось, — кивнул Солдатенко, внимательно наблюдавший всю эту картину.

А я размышлял: «Какой все же чудесный наш народ! Под любую ношу он подставит свое могучее плечо. Надо только говорить ему правду. Без обмана. И всегда давать перспективу, как выразился Федчук. Только что шумели, протестовали, а сейчас все молча согласились: «До Горыни так до Горыни». Но сможем ли мы отпустить их там?»

Сразу же спросил об этом Василия Александровича.

— Э, там видно будет, — беззаботно ответил начштаба.

— Надо, чтобы политруки рот поближе к ним были. Пусть изучают людей этих… На всякий случай. Може, вам еще и на голом энтузиазме придется ехать, а не только на волах, — сказал Павловский.

В колонну уже подстраивались пешие роты. Возле бойцов сновали местные жители, преимущественно женщины. Многие провожали своих родных, влившихся к нам в отряд. Женщины помоложе явно симпатизировали «кадровым партизанам», ветеранам Карпат и Брянских лесов. Перехватывая на лету затуманенные слезой взгляды, видел я не только простые, дружеские, но и более чем дружеские объятия, слышал вздохи, а то и тихие причитания.

Для бывалых партизан считанные недели стоянки были мирной, спокойной жизнью. И вот снова поход! В неизвестное, грозное…

Надо было рвать все эти кратковременные связи.

Жаль, конечно, но наш долг суров и не дозволяет нежностей.

Я торопил комбатов. Те зычными голосами шевелили своих подчиненных. Прощания, слезы, приветы… Только изредка мелькнет вдруг лукавая залихватская улыбка бравого партизана, который, прижимая левой рукой к своей мощной груди разревевшуюся дивчину, от неловкости озорно подмаргивает друзьям, словно давая им понять, что он тут ни при чем, что с самого начала крутой партизанской любви не скрывал ее непродолжительности. Сама, мол, знала, на что шла. Так, один солдатский грех. Но отвернется этот партизан и тоже глубоко вздохнет…

Прощался с нами и полковник Старинов, спешивший на своей «антилопе» в другие соединения.

— Вот уже и начальство разъезжает на машинах. Вроде как директор мэтэсэ какой, — сказал, глядя вслед машине, Павловский.

— Цэ така мэтэсэ, що Гитлеру кишки выпускает. Мину Старинова знаете, дядьку? — вставил от себя Вася Коробко, один из многочисленных учеников Старинова.

А на юге все погромыхивает, и уже чуть–чуть на запад продвигается канонада. Значит, не шутил тогда генерал Ватутин! Эх, не хватает только, чтобы появилась вблизи кавалерия. Тогда совсем пропали. Ну куда мы с этим воловьим базаром и скоростью два — три километра в час? Нет, нет! Хватит прощаний и слез. Надо давать команду…

— Ну, друзяки мои дорогие, давайте прощаться, — сказал Павловский и, шагнув вперед, крепко обнял меня, начштаба, а затем своего преемника Федчука.

«Нет, эту пуповину рвать куда труднее. Не короткой ночью на сеновале или на печи срасталась она. На льду Князь–озера, в припятском мокром мешке и на вершинах Карпат крепла боевая дружба».

— Ша–а–гом ма–арш, Васыль, — сказал я, обращаясь к начштаба.

И только перекинул ногу через седло, как Митька Гаврилов из комендантского взвода выпустил вверх длинную очередь из автомата.

— Салют, товарищи командиры, салют! — лихо закричал он.