Рейх. Воспоминания о немецком плене, 1942–1945

— О, арме юнге! — сказала швестер Мария. — Фраген зи маль, херр Гюрджи, об хат эр хаймве?[948]

— Авэ ву, камарад Морис, шагрэнь, маль дю пэйи?[949]

— Owey![950] — с каким-то глухим стоном вырвалось из груди юного француза. Слезы ручьем полились из глаз. Сердце так и защемило у каждого из нас.

— Nostalgie. Mal du patrie[951].

Нет, в подлунном мире не найти ничего сильнее этой боли.

Бомбят непрерывно.

Наши подходят к Берлину. В «Völkischer Beobachter» передовая об обороне столицы Райша. Автор пишет: «Берлин не будет взят русскими, если население столицы проявит организованность, дисциплину и стойкость. Берите пример с ленинградцев. Наши войска стояли у самых ворот Ленинграда, но нам так и не удалось его взять. Почему? Да потому, что местные власти и граждане этой бывшей столицы России сумели сплотиться и создать мощную оборону».

Сегодня, 1 марта, выписали из госпиталя. Ходил по келлерам, сердечно прощался с друзьями.

У Зои и Раи настроение ультрапессимистическое. Они уверены в своей скорой гибели.

— Что вы, друзья мои, — успокаиваю я их, — сейчас нет никаких оснований для пессимизма. У меня эсхатологическое настроение было в 41‐м году, да и то недолго. А теперь я уверенно, бодро, смело смотрю в будущее.

А вот у швестер Рут настроение прямо-таки эсхатологическое. Вид у нее болезненный, усталый. Она едва не плачет.

— Это безумие — продолжать сопротивление. Мы должны выбросить белый флаг. Надо выйти всем на улицу, как это сделали кельнские женщины, и потребовать безоговорочной капитуляции.

— Вы правы, швестер Рут. Однако не забудьте и о том, как жестоко Гитлер с ними расправился.

Д-р Франтишек Поспишил крепко пожал мне руку:

— Скоро конец!

Во двор я вышел вместе с Ван Эккером. Там нас уже ждали вахманы. Они развели нас: его увезли в цухткацет, меня в штрафкацет.

И вот тот же самый барак со всеми его атрибутами: грязью, вонью, клопами, блохами, матом, голодом, криком и руганью вахманов, побоями. Когда же будет конец этой нечеловеческой жизни!

Чем хуже дела у фрицев, тем лучше становится их отношение к пленягам. Парадоксально, но факт.

Стоит только посмотреть на наших вахманов, полицаев, форарбайтеров. Да их просто узнать нельзя. Самые хищные из этих стервятников превратились, можно сказать… ну, если не в голубков, то, во всяком случае, в петушков. В зверюге Рыцаре, всегда безжалостно терзавшем пленяг, внезапно прорезались (чудеса, да и только) какие-то внешние черты всамделишного рыцарства. Он теперь почти не дерется, редко ругается, сквозь пальцы смотрит на уклоняющихся от работы, на маскирующихся, которых сейчас тьма-тьмущая. Чует, стерва, что Райшу приходит капут.

Кормят нас сейчас хуже: 150 граммов хольцброта и 2–3 маленькие картофелины. Давно бы все, конечно, сыграли в ящик, если бы не вера в близкую гибель Райша.

Алярм почти никогда не прекращается. Особенно часто и успешно англо-американцы бомбят железнодорожные пути, дугой охватывающие наш штрафлагерь. Сейчас нацистские власти используют пленяг почти исключительно на восстановительных работах: мои товарищи засыпают воронки, укладывают шпалы, укрепляют рельсы. В общем это сизифова работа[952]: едва фрицам часам к 16‐00 удастся чуточку исправить дорогу, как в 17‐00 вновь налетают американские самолеты и от плодов нашего подневольного труда остается только пшик. Впрочем, нас это нисколько не печалит. Пусть бомбят на здоровье. Чем больше, тем лучше. Тот день, когда в клочья разлетится Немечина, будет счастливейшим днем нашей жизни.

С неба, как хлопья снега, падают листовки. Ребята подбирают и пачками приносят мне. Я в курсе всех новостей. Последние сообщения: прорыв под Ремагеном, Мозель форсирован, 360 американских танков идет на Майну[953].

Меня безвыходно держат в бараке, на работу не гоняют. Не сегодня, так завтра решится моя судьба. Если в ближайшие дни не будет прорыва под Франкфуртом-на-Майне, тогда неизбежно мое путешествие на край ночи, в Тот лагерь.

Днем 12 марта кривоносый вахман Краузе комически расшаркался передо мной:

— Ишь гратулире херцлишь, майн либер херр Гюрджи![954] Завтра вас направляют для отдыха и лечения в кранкенлагерь. Желаю хорошо поправиться.

Ехидная скотина этот Краузе. Какая злая ирония. Так шутить может только палач. Впрочем, чего же можно ждать от представителя почтенной «научно-исследовательской» корпорации, именуемой «Sicherheitdienst»[955].

Итак, завтра в Тот лагерь.

Давно уже этот дамоклов меч висит надо мной. Я всегда чувствовал его незримое присутствие, но как-то хотелось верить в возможность увернуться от удара. И вот волосок перетерся, и меч упал. Неужели это конец? Быть не может. Нет, не наступил еще миг, когда под шорох падающего занавеса некто в черном торжественно возглашает за сценой: «La comedia finita!»[956] Комедия не окончена, ибо не пройдены еще все круги Райша.

Вечером товарищи успокаивали меня:

— Ничего, Георгий, не волнуйтесь, не переживайте. Все обойдется. Нам надо продержаться дней 5–7. Не больше. А там капут фрицам. Райш полетит в тартарары.