Рейх. Воспоминания о немецком плене, 1942–1945

Мои собеседники рассказывали о гнете, испытываемом чехами у себя на родине. В особенно тяжелом положении оказалась интеллигенция. Нацисты стремятся ликвидировать все культурные очаги в Богемии и Моравии, вывести из употребления язык Амоса Коменского[939], заглушить чешское национальное самосознание. Гитлеровцы закрыли вузы в Праге и в других городах Чехии. Они предложили юным чехам учиться в немецких университетах. Однако патриоты ответили бойкотом. Почти во всех крупных городах Чехии действуют подпольные университеты.

Говорили мы также о военных событиях, о надвигающейся на Райш катастрофе, о триумфальном шествии русских, о близкой победе. Слушая наши русско-чешские речи, швестер Рут воскликнула:

— Как, вы понимаете друг друга?

— Да, милая Рут, — ответил Раж, — чехи и русские всегда поймут друг друга.

Я вначале подозрительно относился к швестер Рут, но доктор Раж уверил меня, что она своя. У нее очень миловидное, приятное, располагающее лицо. Немцы про таких говорят: Feine Mädchen[940]. Швестер Рут заметно тянется к славянам и особенно к доктору Ражу. И как она не боится, что ее обвинят в Rassenschamgesetz? Ведь стоит донести какому-нибудь немцу, и кацет обеспечен. Впрочем, я чувствую, что ради Ража швестер Рут готова взойти даже на костер.

Эмилио Штука знает наизусть чуть не всю «Divina Commedia»[941]. Перефразируя надпись на воротах ада, он то и дело повторяет:

Germania e terra ingrata.

Lasciate ogni speranza voi ch’entrate[942].

Мой друг Пьер Райль сказал мне вчера:

— Жорж, вы знаете Пьера Ванена?

— Нет, не знаю. Кто он такой?

— Француз-военнопленный. Его привезли к нам в госпиталь дней пять назад.

— Это тот, что лежит на третьей койке слева?

— Да, да. Тот самый.

— А что вы о нем хотите сказать, Пьер?

— А то, что Пьер Ванен говорит по-русски.

— Вот как! Откуда же он его знает?

— Этого я вам не могу сказать. Но только он говорит по-русски.

— Вероятно, он в той же степени владеет русским языком, как Жан, Марсель, Франсуа и некоторые другие наши друзья. Их «вокабюлер» исчерпывается двумя десятками русских слов: «клеб, вода, здрасвуй, проштай, помала, бистро, дада, давай, я вас люблю» и т. п.

— Судить не могу, потому что не знаю и десятка русских слов. Но я советую вам подойти к Пьеру Ванену и поговорить с ним. Тут-то вы и сможете проверить, насколько он владеет русским языком.

Я так и сделал:

— Parlez-vous russe, M. Pierre? Говорите ли вы по-русски?

— Quoi?[943]

— Я спрашиваю, говорите ли вы по-русски? Пьер Райль утверждает, будто вы знаете русский язык.

Пьер Ванен даже приподнялся на локтях от неожиданности. На его лице недоумение, удивление, изумление. Минуты две прошли в безмолвии, прежде чем с его губ слетело:

— Откуда вы знаете по-русски?

— Что я знаю русский — это не диво. Ведь я русский. Россия — моя Родина. А вот как вы, Пьер, научились говорить по-русски, — это для меня сугубая тайна.

— Сейчас эта тайна разъяснится. Хотя я здесь слыву за француза, но я чистокровный русак. Я родился в Рязани. Моя фамилия Ванин, Петр Ванин. В 1915 году я был учеником 4‐го класса Рязанской классической гимназии. Как-то мы с товарищем проведали, что из Архангельска во Францию отправляется русский экспедиционный корпус. Нам показалось очень заманчивым это морское путешествие на запад. Короче говоря, мне и моему товарищу удалось удрать из дому, пробраться в Архангельск и вместе с солдатами экспедиционного корпуса сесть на пароход[944]

. Я стал сыном полка и с тех пор до окончания войны не расставался с корпусом. Когда же наступили мирные времена, я застрял во Франции. С 1919 по 1940 год без перерыва плавал матросом на кораблях. Был чуть ли не во всех странах мира, но, к сожалению, ни разу за 20 лет наш пароход не заходил ни в один русский порт.

— А разве вы не скучаете по России?

— Очень скучал. До войны я несколько раз пытался уговорить жену переехать в Россию. Но жена — она у меня чистокровная француженка — и ее родители и родственники ополчились на меня за это. Пришлось отказаться от него[945]. Ведь у меня во Франции не только жена, но и двое детей — мальчик и девочка. Без них я никуда не поеду. Но подождем, что будет после войны. Вот вернусь из плена, тогда снова обсудим с женой старый вопрос. На сей раз, может быть, она окажется белее податливой.

— А знаете что, Петр… как вас по батюшке?

— Васильевич.

— Небось отвыкли от русского величания… А знаете, Петр Васильевич, что вас все считают французом? Даже у Пьера Райля, Марселя, Жана, Луи и прочих сынов Галлии никаких сомнений в этом отношении не возникает. Да и сама фамилия перестала как-то звучать по-русски. Тут у вас произошла ошибочка во французской транслитерации русского имени. В самом конце фамилии надо было поставить e-muet[946]: Vanine (Ванин), а не Vanin (Ванэн).

— Peut-être, может быть. Но ведь и у вас нет никаких внешних признаков российского происхождения. Я ни разу не пытался заговорить с вами по-русски, хотя вы и лежите через две койки от меня. Почему? Очень просто. Я был убежден, что вы макарони[947].