Рейх. Воспоминания о немецком плене, 1942–1945

Прямо из санчасти пошел в Особый отдел на беседу. Но беседы не было, а пришлось заполнять какую-то нудную анкету на четырех страницах. Проторчал там целый час.

Потом отправился на поиски чтива. Обошел все бараки, но нигде ничего не нашел. Осмелился заглянуть и в двухэтажный кирпичный дом, где разместился штаб батальона. Пошел бродить по коридорам и забрел в пустую комнату. Там не было ни стола, ни стула, но зато в углу навалом лежали книги.

Обрадовался им, словно это не книги, а золотые и платиновые бруски (помню, как засверкали глаза Асрияна[1034], когда он разыскал в подвале, под развалинами завода, целую кучу этих брусков). Часа три просидел на корточках, разбирая случайно найденный клад. Больше всего оказалось, конечно, немецких книг, но классиков я не нашел совсем. Зато удалось обнаружить десятка три хороших русских, французских и английских книг. Тут и классика, и литературоведение, и лингвистика, и фольклористика. Всем были хороши книжицы, коли бы не антихристова печать на них: какую ни раскроешь, всюду штамп — «Dolmetscherschule Waffen

[1035]SS».

Дело в том, что в этом здании до самого последнего времени готовили эсэсовцев-переводчиков. Теперь у меня есть что читать.

Овчинников — кадровый офицер Красной армии. Его последний чин — подполковник артиллерии. Он не первой молодости, роста довольно высокого, умен, порядочен, интеллигентен, скромен. На нем неизменный американский мундир, штаны навыпуск и пилотка. Всю дорогу от Магдебурга до Ораниенбурга Овчинников нес небольшой деревянный ящичек с ручкой. Других вещей у него не было: ни чемодана, ни ранца, ни рюкзака, ни узелка. Зато со своим ящичком (по-моему, это мольберт) он никогда не расстается. Вот уж действительно — omnia mea mecum porto[1036]

.

Я пользуюсь особым доверием Овчинникова, поэтому он показал мне содержимое своего ящичка. Там оказались чайные чашечки. Не сервиз, а всего три или четыре чашечки.

— Везу подарок жене. Жаль, конечно, что не удалось достать сервиза, но и это неплохо.

— Что это, сакс?

— Да, Майсен[1037]. Не какой-нибудь, а очень старинный. Вы-то понимаете, Георгий Николаевич, а для ребят это дешевые безделушки, вроде самодельных медных колечек. Ну и слава богу, что не понимают. А знали бы настоящую цену, тогда бы, пожалуй, тю-тю мои чашечки.

В этом отношении Овчинников очень похож на Гришу Гринштейна. Сей молодой человек (ему не более 25 лет) вынес из Магдебурга только две вещи: костюм (он у него один и поэтому всегда на нем) и скрипку. Гриша перед войной был аспирантом Московской консерватории. В течение трех пленных лет (удивительно, как он жив остался: у него и внешность и выговор — классически еврейские) он ни разу не держал в руках смычка. Зато теперь Гринштейн не надышится на свою скрипку. Днем он носит ее по всему лагерю, а ночью крепко сжимает в своих объятьях. Такая привязанность к жалкой скрипчонке в стареньком футляре смешит ребят. Они думают, что Гриша спятил. А наш скрипач молчит и хитровато улыбается.

— Хотите, Георгий Николаевич, я скажу вам правду? — шепнул мне вчера Гриша. — Когда в марте пришла свобода, я думал только о том, как мне достать хорошую скрипку. И мне, знаете ли, повезло. Я нашел в келлере скрипку, да еще какую! Я ее не обменяю на пуд золота. Ведь это-то! — чтобы нас никто не услышал — ведь это настоящий Страдивари[1038]. Вы понимаете, что это такое Страдивари. Но только молчок. Тс! никому ни слова, ни полслова.

По правде сказать, Грише бояться нечего и некого. Я уверен, что балалайка какого-нибудь Иванова на наших ребят произведет большее впечатление, чем скрипка Страдивариуса.

Весь вечер и половина ночи прошли в спорах. Начали с шакальства и бандитизма, а кончили безднами русской души.

Сыр-бор загорелся после рассказа Овчинникова. Вот что он поведал нам:

— Вчера я отправился в лес, чтобы набрать там ягод. Зашел в чащу, потерял ориентировку и заблудился. Я туда, я сюда, а выбраться на дорогу не могу. Вдруг слышу голоса, крики. Я пошел в ту сторону и вышел на широкую тропу. Меня нагоняют трое цивильных. Поздоровались. Они говорят мне: «Идемте с нами». — «Куда?» — «Тут недалеко бесхозяйный дом с садом. Наберем там смородинки». — «Идем». Подошли к небольшому домику в лесу. Как водится в таких случаях, сразу выискался атаман. «Мы с Ванькой войдем в дом, — говорит он, — ты, Мишка, стань у дверей, а вы у калитки. Если кто из немцев выбежит из дома, бейте его палкой по голове!» Спустя две минуты слышу визг, а еще через минуту выбегают во двор две женщины, стуча и гремя в кастрюли, как в гонг. Увидев такое дело, я, ребята, давай бог ноги с того места. Пробежав десятка три шагов, оглянулся. Смотрю — из дома выползают мои случайные знакомые с огромными узлами за спинами. Я еще быстрее пустился бежать от того места. И хорошо сделал, потому что вскоре после этого (я спрятался в кустах) видел, как военная машина увозила арестованных мародеров вместе с награбленным добром.

— Ну что за люди! Ни совести, ни чести, ни принципов. Им бы только комсить, шакалить, пикировать, бомбить.