Рейх. Воспоминания о немецком плене, 1942–1945

Но вот в ночной тишине прогудел колокол и отстучал удар за ударом. Это великогерцогские куранты возвестили о том, что наступили вторые сутки нового года. Отзвучал двенадцатый удар, и вслед за ним полилась торжественная мелодия католического гимна: «Слава в вышних богу, на земли мир, в человецех благоволение!»[674]

Давно уже смолкли колокольчики, давно не слышно их нежных голосков, а мы как зачарованные стоим во дворе, вглядываясь во мрак.

И вдруг… в таинственное безмолвие ночи вторгся какой-то необъяснимый треск, а вслед за ним раздался оглушительный грохот. Мы не сразу поняли, что произошло, но вскоре догадались: обрушилась верхушка замковой башни, где укреплены куранты. Мы отчетливо слышали, как посыпались на землю камни, балки и кирпичи, а вместе с ними полетели вниз колокола и колокольчики. Падая, они так печально звенели, так безутешно плакали и пели, что сердце сжалось до боли, до отчаяния. Казалось, мы слышим отходную близкому существу, любимому другу.

Requiem in pace![675]

Инженер сказал:

— Если не дадите обещания закончить к двадцатому детали для картофелечисток, заставлю работать по шестнадцать часов в сутки, не исключая субботы и воскресенья.

Получив этот ультиматум, собрались в полдень около круглой печки в цехе. Здесь было что-то вроде митинга.

— Что он нам, отец родной, что ли, чтобы давать ему обещания?!

— Ишь чего захотел: нормы установить, да еще требовать их выполнения.

— Хорошо, пусть держит нас на фабрике по 24 часа в сутки, а работать будем помалу, иммер лянгзам[676].

— А по-моему, пусть работают всякие беверты вроде Герасима. Наше дело, ребята, маскироваться, кранковать, пикировать, комсить да бомбить фрицев.

Самборский обиделся:

— Цё ты, хлопчик, не дюже гарно кажешь. Який я беверт? Хиба ж я не разумию, чи шо. Я завжди роблю, иммер лянгзам[677]

.

— Итак, ребята, решено и подписано: к чертовой матери шефа со всем его Райшем.

Решение поддержали все. Возражений не было даже со стороны Вареника, Самборского.

Как решили, так и сделали. Маскируемся как прежде, даже больше, чем прежде.

Виктор и Николай бежали из лагеря, пытаясь пробраться в Швейцарию. Однако они потерпели полное фиаско: их схватили в Гейдельберге и привезли в Дармштадтскую тюрьму. Сейчас они снова в фестхалле.

Ах, какие же они дураки! Что, они на поклонение пресловутой бочке зашли в Гейдельберг?!

Да разве так надо пикировать? Виктор нахлобучил на голову французский берет, а на ногах у него русские кирзовые сапоги. Примерно так же нарядился Николай. Они думали, что сойдут за жабоедов. Но, во-первых, откуда они взяли, что фрицы благосклонны к лягушатникам, странствующим вдоль берегов Неккара[678]? Ведь кому, как не немцам, знать, что лягушки не водятся там, куда на водопой ходит швабский пегас. А во-вторых, у Николая и Виктора такие характерно русские лица и фигуры, что стоит им только появиться на берегах немецкой Ипокрены[679], как все бубхены и медели[680] побегут за ними с криком: «Русски, русски! Мутти, гук эмоль, ди русен фон кацет раусгерюкт!»[681]

Словом, Николай и Виктор действовали так неразумно, что сам «дер менш фон Хайдльбеш» (Гейдельбергский человек[682]) покачал бы головой и сказал бы: «Эх вы, безмозглые ископаемые существа!»

Нам все-таки удалось подобраться к штахельдратцауну и поговорить с девушками. Собрался почти весь цвет «Тевы»: Аня Мироненко, Мария и Галя Хроленко, Аня Ленинградская, Мария Крымская и, конечно, наш милый маленький Куклёнок.

Грустно стало от их неизменных жалоб на бесчеловечную эксплуатацию.

— Нас вечно бьют, ругают, лишают выходных дней, заставляют выполнять непосильную работу. Здоровый мужик сломается от такой нагрузки, которую несем мы. А тут еще на днях шеф установил для русских девушек ну прямо-таки лошадиную норму выработки. Представьте себе, она на 20 % выше, чем у французов.

Вот видите, до чего дошли фрицы: от нас требуют большей выработки, чем от французов. А разве можно сравнить! Во-первых, мы девушки, а они мужчины. Во-вторых, мы всегда голодны, а у них — бисквит, шоколад и бонбон никогда не переводятся. Ведь они каждую субботу получают кадо и паке[683] от Международного Красного Креста.

Правда, французы плюют на фрицевские нормы. Работают они еле-еле, через пень-колоду. Да и немцы их не погоняют. А нас, русских девушек, бранью и побоями принуждают ишачить.

— Мне думается, девушки, что вы сами отчасти виноваты в этом.

— Чем же мы виноваты?

— Сейчас объясню. Помните, какой девиз у французов? «Pas vite, toujours doucement»[684]. Не правда ли? А как работают многие ваши подружки? Не ошибусь, если скажу: vite, schnell, presto[685]. Уж очень вы старательны, а немцам это куда как приятно. На днях я читал в одной фашистской газете: «Русские девушки работают на наших фабриках значительно лучше русских мужчин». Нравится вам такая похвала из уст врага? Хвалить-то они хвалят, а пайки не прибавят ни на грамм. Ведь они рассуждают так: русская лошадка везучая — наваливай на нее еще столько же! Отсюда и повышение нормы.