Рейх. Воспоминания о немецком плене, 1942–1945

Ильич надулся, как маленький мальчик.

Человек он хороший, но душа у него слишком открытая, тайну ему доверить нельзя.

Саша Романов и Анатолий Диксонов какими-то неведомыми нам путями достали взрывчатку. Сообщив об этом совершенно конфиденциально Беломару, Козлову и мне, они рассказали и о своем плане взорвать МАД. Мы отсоветовали.

— Послушайте, Саша и Толя! Вам хорошо известно, что МАД — дрянная фабричонка с устаревшим оборудованием. Она производит котлы, шнеки, триеры, подъемники и прочие аппараты и механизмы для пивоваренной промышленности. Предположим, вам удастся осуществить ваш план. К каким результатам это приведет? Если диверсия удастся на все 100 процентов, немцы будут пить чуточку меньше пива. А какой ущерб причинит это германскому военному потенциалу? Ровным счетом никакого.

Романов и Диксонов поколебались, но согласились.

Поговорили по душам и пришли к единому мнению: взрывчатку заховать в тайнике кранкенревира, поберечь ее для более подходящего случая.

А сейчас нужно шире пользоваться другими действенными методами диверсии и вредительства: саботажем, бракодельством, пикированием, порчей материала, кранкованием. Все эти способы, быть может, не столь эффектны, но достаточно эффективны.

Сашу Романова не нужно выпускать из-под контроля: он способен решиться на любой бесстрашный поступок, который в конечном счете может оказаться совершенно бесполезным. Слепое чувство — плохой советчик. А Романов сейчас ослеплен неистовой злобой к немцам: недавно расстреляли его отца в Ялте. Об этом ему рассказала женщина, только что вывезенная из Крыма. Она в фестхалле, по ту сторону штахельдратцауна.

Сотницкого отправляют в кранкенлягер[666]. Весть об этом грянула как гром среди ясного неба. Горько и тяжело расставаться с хорошим человеком, чутким и всегда приветливым товарищем. И как больно думать, что мы его никогда больше не увидим.

Никогда! Какое зловещее слово. Оно звучит как дантовское «Lasciate»[667].

Кранкенлягер!

Казалось бы, что худого в этом названии? Ведь по смыслу слова это лагерь для больных пленяг, где заботливый персонал делает все, чтобы восстановить здоровье доходяги.

Увы, это обман. Кранкенлягер — вовсе не оздоровительное учреждение, а нечто прямо противоположное. За благообразно-гуманной оболочкой этого номенклатурного обозначения прячутся самые неблаговидные, самые бесчеловечные дела. Про кранкенлягер мы говорим: «Тот лагерь».

В «Тот лагерь» отправляют безруких, безногих, слепых, неизлечимо больных. Сюда сгоняют пленяг, доведенных до крайней степени физического истощения, а следовательно, уже негодных ни на какую работу. Фрицы обращаются с пленягами, как иной крестьянин-жмот с животиной: пока сивка тянет — ей клок сена, как начала сдавать — ее на живодерню.

«Тот лагерь» и есть живодерня для пленяг. Кто вошел в его ворота, тот уже на краю жизни, тот одной ногой в ладье Харона[668].

«Тот лагерь» — это Todlager, то есть лагерь смерти[669]. Кто попал туда, тот обречен. Оттуда нет возврата. Там делают все, чтобы Доходей Доходеич[670]

возможно скорее обратился в прах, в пепел. Там день и ночь дымят трубы крематория — этой фабрики смерти, перерабатывающей пленяжьи кости в удобрения для немецких полей.

ГОД 1944

Первый в новом году Terrorangriff[671]. Королевские авиационные силы (R. A. F.) в течение получаса бомбили столицу бывшего великого герцогства Hessen und bei Rhein. На сей раз бомбы сброшены и на замок великой герцогини, пребывающей с давних пор в Лондоне у своего близкого родственника английского короля[672]. Не оправдался прогноз МАДовских немцев, уверенно говоривших: «Нет, великая герцогиня не даст англо-американцам бомбить свою столицу». Видимо, не помогли ее слезные обращения к августейшему родственнику. Уже который раз R. А. F. сбрасывает «елку» над Дармштадтом.

Когда прогудел сигнал алярма, нас вывели из цеха. Стоя в тесном МАДовском дворе, мы смотрим на ярко расцвеченное небо, переливающееся всеми цветами радуги. Над нами навис гигантский шатер, сплошь затканный блестками звездочек. Это королевские пилоты обливают грешную землю Райша фосфором и напалмом[673]. В непрерывный гул и рев слились выбухи бомб, сеющих смерть и разрушение. Гибнут женщины и ни в чем не повинные дети. Гибнут бесценные культурные ценности, созданные гением народа. Они умирают как люди: с горестными стенаниями, со вздохами-упреками безучастной судьбе, с мольбой, обращенной к бездушному небу. Так умирали этой ночью старинные куранты в замке гессенских ландграфов. Когда отбомбившие самолеты покинули воздушное пространство, наступило глубокое безмолвие. Не слышно ни шума, ни топота, ни даже шелеста уснувших деревьев. Лишь изредка откуда-то издалека долетают стоны, скорбные крики женщин, детский плач.