Река, текущая вспять

На следующий день мы тронулись в путь. Какое счастье — вернуться в безмолвие пустыни и моих спутников, в бесконечный пасьянс мягко круглящихся светлых барханов! Шагать бок о бок с верблюдами, засыпать под усеянным созвездиями небом… В считанные дни я вновь обрела утраченную веру.

За неимением разговоров я снова взялась за тетрадь. При свете вечернего костра я записывала, чтобы не забыть, названия мест, в которых побывала, а главное, имена тех, кого встречала, кого знала, кого любила: Лалик, Шаан, Аида, Перлигома, Бланш, Верида-люсидемона, Этьенетта, Барнабе, Колино-трамоностир, Нестор и Альфонсина, Грегуар, Иорим…

Иорим… Меня пробирала дрожь при одной мысли о его выбеленных костях в старом кресле посреди пустых бутылок. И я уже представляла себе, как буду копать могилку в песке и хоронить останки. Думать о том, что ждет меня после этого, — Небесный Тракт, головокружение, орлы — я избегала…

Верблюды на этот раз не были нагружены солью, и переход занял у нас меньше недели. Один из Молчальников указал рукой на север.

— Бан-Байтан, — пояснил он.

Здесь наши дороги расходились. Мы простились без лишних слов — до свидания, и все. Они дали мне с собой припасов, сколько влезло в котомку. И я не мешкая направилась к городу-призраку, где никто меня не ждал — разве что скелет старого безумца в колченогом кресле. Помню, заночевала в том самом оазисе, где так мерзла год назад. На сей раз я выспалась и смогла отшагать целый день в хорошем темпе.

Солнце уже клонилось к закату, когда на горизонте в мерцающем золотом мареве показались полуразрушенные стены Бан-Байтана. Чем ближе я подходила, заранее обмирая от страха, тем сильнее колотилось сердце. Дом Иорима я нашла без труда, но перед домом не было ни Иорима, ни кресла. Я обыскала ближайшие улочки, но безуспешно. Может, он перебрался на другое место? Теплый ветер вздымал песок, завихрявшийся вокруг моих лодыжек. В самом воздухе чувствовалось что-то гнетущее. Чистое безлюдье пустыни, подумалось мне, во сто раз лучше этого кишащего призраками безмолвия. Спасаясь от него, я пошла к бывшему оазису, лежавшему к востоку от города. Там уж точно будет спокойнее спаться, чем среди этих распадающихся в прах стен.

Оказалось, зеленая куща жива. Значит, вода там еще есть? По словам Грегуара, она иссякла, когда стала наступать пустыня. Странно… Но это было еще не самое странное, и, подойдя поближе, я прямо-таки остолбенела. Прямо передо мной притулилась к двум чахлым деревцам кривобокая лачуга из разнокалиберных досок и сучьев, промазанных глиной. Крыша была покрыта широкими пальмовыми листьями, а из покосившейся трубы поднимался жидкий дымок. Совсем рядом всхрапнул верблюд — я так и подскочила. Крадучись подобралась к лачуге и прислушалась: внутри кто-то насвистывал! И мотив был мне знаком. Первый раз я слышала песню на этот мотив на стоянке после приключения с орлом, и пел ее Иорим. И потом часами насвистывал на козлах «Ласточки». Так что мне она крепко запомнилась.

Иорим жив? Иорим восстал из мертвых? Потому что он ведь умер, разве нет? Все эти месяцы я вспоминала о нем исключительно в прошедшем времени — и что, он вернулся и преспокойно насвистывает разудалый мотивчик? Не может быть! Наверняка еще сотни людей знают эту песню… Я тихонько приоткрыла дверь — и едва на ногах устояла, такое это было счастье и потрясение. Спиной ко мне, он что-то стряпал на старенькой печурке. Даже одежда на нем была та же, прежняя.

— Иорим… — прошептала я.

Он обернулся:

— О, мадемуазель Ханна! Вот так сюрприз!

«Нет уж, Иорим, если кто здесь и вправе говорить “сюрприз”, то не вы! В каком положении я вас оставила, уходя, в день вашего столетия? Один-одинешенек в полуразвалившемся кресле, без еды, без воды, под палящим солнцем пустыни, в целых парсеках от какой-либо жизни, без надежды на помощь, одержимый единственным желанием — умереть как можно скорее. Возвращаюсь через год на то же место — и что я вижу? Вы стоите передо мной в кухонном фартуке, насвистываете веселую песенку и стряпаете рисовый пудинг! Ведь это рисовым пудингом так вкусно пахнет на всю лачугу, уж я-то это блюдо ни с чем не спутаю! И сейчас вы растапливаете для него карамель!»

— Иорим… Так вы не…

Я хотела сказать, разумеется, «не умерли» и уже раскаивалась, что вовремя не прикусила язычок, но он договорил за меня:

— …не садился еще за стол? Да нет, мадемуазель, как видите! Понимаете, молоко верблюдицы слишком густое, да и рису я переложил. Ну никак не доваривается! Вот попробуйте, сделайте милость, и скажите, как по-вашему, съедобно?

Я подула на дымящуюся ложку и поднесла ее ко рту.

— По-моему, очень вкусно…

Я все еще была так ошеломлена, что отведала бы и признала вкусным практически что угодно.

— Ну, раз вам вкусно, так позвольте разделить этот пудинг с вами. Вы ведь, наверное, не ужинали?