Река, текущая вспять

— Прости меня, Бризелла, я заняла твое место, сама того не желая, но теперь ухожу. Этьенетта все тебе объяснит.

Я сняла шерстяной плащ, сняла бело-голубое платье и протянула ей:

— Надевай. Это твое.

Еще я вернула ей красивый серебряный браслет, который оставался у меня на руке с вечера. Но, когда я стала снимать маленький перстень с открывающимся камнем, который мне очень нравился, Этьенетта остановила меня:

— Возьми его себе на память. А то со временем тебе станет казаться, что все это тебе приснилось.

В бело-голубом платье Бризелла была уже принцессой — такой принцессой, какой я никогда не смогла бы стать: лучезарной, прекрасной и, главное, настоящей! А я ощущала кожей простую ткань своего старого платья, вдыхала его знакомый запах, и мне совсем не было завидно. Наоборот, я словно облачилась в одежды свободы, вновь стала собой.

Мне пришлось присесть на корточки, чтобы расцеловаться с Этьенеттой.

— Прощай, Этьенетта. Слишком поздно мы стали друзьями…

— Стать друзьями никогда не поздно, — улыбнулась она. — Куда ты теперь?

— Я ищу реку Кьяр. Слыхала про такую?

— Да, только я ее никогда не видела. Думаю, и никто там не бывал. Говорят, чтоб добраться до нее, надо идти все на запад, оставляя океан справа. И где-то там, как я поняла, она берет начало. Прощай, Ханна. Нам надо вернуться в замок до рассвета. Счастливого тебе пути, и береги себя…

Я поцеловала Бризеллу — кожа у нее была нежнее, а глаза светлее, чем у меня. А потом смотрела, как они удаляются — высокая и низенькая, рука об руку. Когда они скрылись из глаз, у меня было такое чувство, будто я дочитала последнюю страницу какой-то сказки. Стояла торжественная тишина. Потом запела птица, приветствуя занимающуюся зарю. Ей ответила другая. Тогда я повернулась спиной к Этьенетте, к принцессе Бризелле, к моим «родителям» Нестору и Альфонсине, ко всему королевству добрых уродов — и снова пустилась в путь.

Глава четырнадцатая

Вода из реки Кьяр

Шалаш Барнабе все еще стоял целехонький. Проходя мимо него, я улыбалась. Словно опять слышала его голосок: «В какой руке?» Немного погодя я вновь оказалась на развилке, перед которой остановилась в колебании осенью, почти полгода назад.

Дни, проведенные в пути, смешались у меня в памяти. Помню, шла холмами и долинами, лесами, вдоль ручьев. Помню, как обходила деревни стороной, чтобы меня опять не приняли за принцессу Бризеллу. Спала в каких-то сараях, спала под открытым небом, бывало, вовсе не спала. Помню жажду, помню голод. Впервые за все путешествие я по-настоящему голодала, и мне то и дело вспоминались «кукольные пироги» Этьенетты, только что из духовки, такие румяные и аппетитные. За то, чтобы запустить в них зубы, я отдала бы целое состояние — которого у меня, впрочем, не было…

Потом необходимость скрываться отпала — не от кого было. Растительность стала скудной. И ветер дул не переставая. Он сводил меня с ума. Долго я шла по бесконечному каменистому плато. По ночам находила себе убежище между скалами и урывала несколько часов сна. По правую руку, очень далеко, шумел океан. Теперь я знаю, Томек, что ты в это время шел там же, только берегом. Мы были так близко друг от друга, сами того не зная! Как и ты, я потеряла счет дням; как и ты, готова была отчаяться; и, как и ты, добралась наконец, обессилевшая и умирающая от голода, до чудесного леса, где на ветках растут белки. Там я наелась досыта гигантскими абрикосами, а особенно этим восхитительным пюре из плодов с черной скорлупой. Но всего удивительнее, как ты можешь догадаться, была встреча с Приставалой!

В ту ночь я уснула под деревом с белками, закутавшись в одеяло. А когда проснулась, почувствовала — что-то неладно. Или, вернее, как-то слишком ладно! Потому что спину мне не прохватывал предутренний холод, а что-то приятно грело. Как будто на меня накинули тяжелую меховую шубу. Только вот меховые шубы обычно не храпят, а главное, внутри у них никого нет! А в этой шубе кто-то был и мирно сопел мне в шею. Я чувствовала его теплое дыхание, слышала, как он блаженно урчит. Он словно говорил: «Как приятно подольше понежиться в постели! А спать-то как сладко!» У этого ленивого увальня не было ни клыков, ни когтей, и он не знал, что такое злоба. Я имела неосторожность почесать ему пузо, и он понял это так, что я избрала его спутником жизни и теперь мы будем неразлучны. И больше от меня не отходил.

В его-то обществе на следующий день я и вышла наконец к реке.