Рекламный ролик

Возница Гоша низко поклонился Жиганову, прижав шляпу к груди.

— Здоровеньки, батяня, не ожидал? А я и не собирался заходить, я человече из гордых, ты меня знаешь… Дело есть на сто тысяч!

Артем притулился к косяку ворот, возница враз стал ему неприятен. Великан кивнул мальчику, будто старому знакомому. Обреченно покачал головой.

— Эйх, сынок… Вроде мухи ты навозной: сначала дерьма налижешься из бутылок, потом к людям липнешь…

Огромной ладонью он отнял у Гоши шляпу и, близоруко щурясь, прочел вслух по слогам цену на этикетке. Громко присвистнул и теперь уже с почтением возвратил шляпу сыну.

— Сынок, баньку ежли истоплю, а? Мигом! Нельзя энтакую вещь на грязный волос. Дома и заночуешь, а?

В голосе великана прозвучали заискивающие нотки. Артем жадно ловил каждое слово отца и сына.

— В баньку? Ворожбу смыть святой водичкой? — сатанински расхохотался возница. — Да не колдунья она, ополоумели, что ли? Ой, темнота, ой, выдумщики…

Гоша улучил момент и подмигнул мальчику. Артем отвернулся.

— Гони пьянь взашей, много чести алкашам — баню! — вышла из хлева женщина низкого роста в сапогах, испачканных навозом, с вилами в руках. — Ей че? Коза седая прожила век с порожним брюхом, ей и трын-трава! Отольются мои слезы…

От Артема не ускользнуло, как покосился сын на отца — у того на смуглых скулах одеревенели желваки. Гоша злорадно усмехнулся и взахлеб пошел в атаку на мать, тонкая шея побагровела.

— Вам ли, маманя, пардон, гудеть на меня? Если я вам ульи не вывезу на пасеку, завыкобениваюсь, тыщами убыток понесете! Съели? Кто из шоферни согласится? Нынче за «спасибо» дураков нет!

— Свои считай… Шляпу тоже, поди, она купила? — задрожал голос матери.

Артем решительно шагнул к воротам, но возница Гоша выставил руку. Посторонний зритель будто вдохновлял его на склоку (значение слова «кураж» мальчик пока не знал).

— Братаны мои много вам напомогались? Внучат в каком году видели последний раз? Мне двадцать шесть, я спелый мужик! Начихайте вы на сплетни-пересуды, а, батяня?

Великан жестко оборвал сына.

— Не маши крыльями. Точка. Зачем пожаловал, раз мы с матерью поперек дороги тебе?

Гоша повеселел, удовлетворенно хмыкнул и кивнул на мальчика.

— Артемке помочь треба. Ему позарез записать глухарей на магнитофон. Учти, сегодня в ночь, завтра ему домой. С меня взамен — что хошь!

Жиганов вздохнул, досадливо потер ладонью грудь. Равнодушно посмотрел на покрасневшего Артема, на сына…

— И чем прикажешь родному батьке поживиться с тебя? Хорошо, сынок… Договорись сегодня с кем-нибудь из шоферов и завтра вези с юракской кузницы рамы для теплицы. Уголок в Юраке доставал, там и варил. Провода бы доброго метров пятьдесят… Эйх, что тебе, сученку, толковать, пуговицы на ширинке и те, видно, пропил…

— А хошь, и сейчас привезу?!

— Нет надобности. Покорми пацана в леспромхозовской столовой, пока собираюсь. И запомни: раз начал с батькой — дашь на дашь! — вези завтра рамы. Из-под земли достану, если обманешь…

Условие, которое поставил Жиганов сыну, ошеломило Артема. Мальчик снова подумал о встрече с отцом, ведь состоится она рано или поздно…

Едва они вышли на улицу, как лицо Гоши расцвело в мстительной улыбке.

— Здорово я им врезал, а? Гора с плеч долой… С меня взятки гладки, я тако-ой, третий сын всегда дурак! Тебе спасибо, без тебя сплоховал бы… Во-он столовая… Я к Ленке побежал — петь хочу! — горячечно зашептал Гоша. — Петь не с кем, понимаешь? Поет, зараза, аж иглой под шкуру…

Гоша шутливо толкнул мальчика кулачищем в грудь, кулаки у него, как у отца, пудовые, и побрел по пустынной улице. Затянул пронзительно печальным, неукротимым голосом:

— Он упал возле ног вороно-ого коня и закрыл свои ка-арие очи-и…

Пробежала одинокая дворняга. На фонарном столбе раскачивался колокол с позеленевшим языком. Артем понял: возница Гоша совершенно трезв. На телеге от него приторно пахло одеколоном, но не водкой. Потом вместе разгружали мешки с хлебом, вместе отводили коня в леспромхозовскую конюшню — когда ему выпить?

Мальчик обернулся: мать Гоши счищала скребком ошметки грязи с порога ворот и безутешно плакала.

Столовая не работала, и мальчик почти час просидел на бревнах, зорко наблюдая за домом Жиганова. Постучать в неприступные ворота и напомнить о себе ему мешала гордость, вернее то, что он считал гордостью.

Из той же самой гордости Артем не просил Жиганова идти медленнее. Великан уверенно ступал болотными сапогами по талой воде, бушующей вдоль просеки, в то время как Артем в мокрых кедах прыгал с камня на камень — терял силу. Ему было непостижимо, как можно молчать в тяжелую для спутника минуту — не подбодрить забавной историей, не подать руки! Горечь вытеснила из души восторг за прожитый день. Однако Артем пересилил себя и настроился на доброту к старику: обида омрачит будущую радость от достигнутой цели.

Мать педантично внушала мальчику: обидчивость — худший из пороков, выжигай из себя каленым железом! Раз Артем спросил ее про отца — обидчив ли он? Мать оглушительно хлопнула дверью и не пожелала спокойной ночи, как обычно.