Реквием ангела, исповедь демона

Понарин тоже высматривал в толпе кого-то. Старейший из лордоков желал разглядеть, кто соблаговолил приехать на Поминальный бал, а кто нет. Как обычно ни у кого не было причин игнорировать столь важный вечер. Кроме извечных авантюристов Маркизы и Донатьена, чье вероломное поведение давно перестало удивлять. Эти брат и сестра пришли к власти над своим кланом в юношестве пару веков назад и не проявляли должного уважения к традициям лордоков.

Наконец, церемония началась. Боковые двери отворились. За ними сгущалась ещё большая темнота, чем в церемониальном зале. В трепещущий бледный свет свечей вышел торжественно разодетый Виктор, самозабвенно неся перед собой тонкий острый клинок. Облаченный в темно-фиолетовый фрак, поверх которого наискось повязана атласная траурная лента. Его длинные ровные волосы были распущены и тяжелыми прядями свисали по бокам лица. Ночь Поминального бала была единственной ночью, когда Виктор распускал волосы, обычно собранные в хвост.

Следом за Калининградским лордом-маршалом плавно вышагивали так называемые офицеры памяти, которыми в этот раз вызвались стать Норберт и Роберт. Облаченные в исконный для Ворманов фиолетовый цвет, с повязанными наискось широкими атласными черными лентами, они несли большой в полный рост портрет в громоздкой раме, накрытый материей цвета зимней ночи, свисающей до пола.

Все трое прошествовали от дверей к середине стены напротив собравшихся. Остановились над каменной плитой в полу. Плитой в бурых разводах и высеченными буквами. С опущенными глазами Виктор, Норберт и Роберт повернулись к присутствующим. Виктор и офицеры памяти в своем траурном молчании воспевали забвение и немоту пустой вечности.

Многие из присутствующих неотрывно следили за полюбившимся им действом. Они знали, что будет дальше. Виктор церемониально простер руки в стороны, и офицеры памяти водрузили портрет на стену.

Скорбные тени на лице лорда-маршала подчеркивали горечь его тоски по погибшей возлюбленной Лауре. Навеки сгинувшей в черном пламени смерти. Не могущей ни прокричать, чтобы выразить боль, ни вспомнить, кем была и кем более никогда не будет. Вместо неё об этом сегодня вспоминали живущие лордоки.

Офицеры памяти синхронно взялись за материю цвета ночи и медленно, исполненные бесконечной печали, потянули вниз. Черная пелена поплыла вниз по холсту, обнажая портрет молодой женщины с темными волосами в белом платье моды конца XIX века и красной розой в руках.

Извиваясь и мерцая, ткань опустилась вокруг застывшего Виктора на каменный пол. Собравшиеся встретили происходящее глубоким почтительным молчанием.

Наконец хозяин вечера поднял глаза и обвел взглядом собравшихся.

— Помня её лицо, — он повел рукой в сторону портрета, — мы обязаны помнить об остальных покинувших нас. О том, что каждый лордок ценен, ибо он наследник времени и наследие прошлого. Всякий павший лордок уходит, ничего не оставляя. Бал памяти мы проводим раз в десятилетие, чтобы дать голос тем, кто его никогда более не обретет.

В глубине толпы Фелиция тихо прошептала младшей дочери Виктора, Селоне:

— Я так люблю этот момент. Виктор каждый раз произносит новую речь. И каждый раз всё более трогательную.

Прежде приглушенный голос Виктора, теперь громко воззвал:

— Возложим дань памяти к надгробию моей жены Лау́ры. Вспомним имена всех когда-либо павших лордоков и сохраним сгинувшее в себе! Порознь мы уязвимы. Но род наш вечен!

Лорд-маршал Ворман поискал глазами кого-то среди гостей. А те, зная, что роль почетной гостьи часто отводится Катрине Вэллкат, попытались тоже отыскать взглядом её.

Но Катрины здесь не было. Виктор увидел Зана. Сербского лорда-маршала кто-то спрашивал, почему нигде не видно наемницы. Отсутствие Катрины удивило хозяина вечера, прежде она не пропускала ни одного Поминального бала.

— Эмина, — громко пригласил Виктор и протянул клинок, — прошу!

Бывшая возлюбленная павшего наемника Нобилиора, подданная швейцарского клана стражей, сегодняшняя спутница Понарина Люцербера вышла из темноты к портрету, величественно возвышающемуся над происходящим.

Шорох кринолина её золотого платья отозвался эхом, напоминающим хлопот крыльев. Виктор торжественно передал клинок Эмине, и та с почтением его приняла.

Глаза Эмины плотоядно блеснули, она поднесла клинок к протянутой руке и медленно провела лезвием по своему белому запястью, закрыв глаза и растянув губы в удовольствии.

Клинок обнажил на мгновение плоть вампира, не сокрытую кожей, и тотчас же из длинного пореза заструилась кровь. Эмина простерла руку над могильной плитой в полу сразу под тем местом, где висел портрет, чтобы её кровь омыла пыльный камень с выбитым именем Лауры.