Реквием машине времени

Он выбрался из-за стола и пошел в пляс по горнице, с притопом и прихлопом, гремя каблуками о струганые доски пола, закинув кучерявую голову, то разбрасывая руки, то подбоченясь одной и закинув другую на русый затылок. Капитан не выдержал. Встал. У него получалось гораздо хуже, но он старался, как мог, и пол гудел под их сапогами…

Дверь распахнулась, и кто-то весело закричал с порога:

— Воевода, врагов проспишь!

— Одно ухо спит, другое службу несет! — Бобрец остановился, отдувался нарочито тяжело. — Поплясали… Ну, Иваныч, молодцом. Не умеешь, но стараешься. А вот это и есть ученый братишка, который скоро дыру в небе проглядит, все звезды сочтет и в книжицу запишет, как какой прозвище.

Младший брат был очень похож на старшего — статный, плечистый, только лицо тоньше, и глаза выдают человека, привыкшего читать долго и много — в них отражение той глубины, что порождают, тысячекратно отразившись в глазах, рукописные строки. Анастасия знала такие глаза — у книжников в Империи. Правда, те были грустнее — быть может, оттого, что книг в Империи было мало, настолько, что это толкало некоторых, как шептались, к запретному желанию самим писать книги.

— Звездочет Елизар, — сказал Бобрец-младший. — Как вас зовут, знаю уже. Что глаза таращишь, Родя? Твои конники друзей и жен имеют, а жены — соседок. За пять улиц от вашего дома рассказывают, что княжна Анастасия одолела дракона, а на соседней — уже прошел слух, что она всех хранителей загнала в Канал, да так и велела там сидеть, пока не поумнеют… Что народ, прямо скажем, принимает с одобрением. Правда, верю я этому мало — с Каналом так просто не справишься, тут потрудиться предстоит… Так, княжна?

— Так, — сказала Анастасия, открыто глядя ему в глаза. — С ними повозиться пришлось бы…

Елизар глянул мимо нее на Ольгу, а та на него, и у них словно сразу возникла некая перекличка взглядов.

— Ну, к столу! — засуетился Бобрец-старший. Анастасии показалось, что к младшему ученому брату он относится с большим уважением. Видимо, были основания.

— А не надоело ли за столом? — спросил Елизар негромко и уверенно. — Провел бы гостей по городу, показал бы. Как, гости?

— В самом деле, пойдемте! — это Ольга, опередив всех, успела ответить, шагнула вперед.

Вшестером они шли по широким улицам и переулкам, фонари на столбах горели неярким, но чистым пламенем без копоти и дыма, и было довольно светло. То там, то здесь слышались песни — веселые и грустные. Анастасия вспомнила настороженно-угрюмые вечерние улицы имперских городов, где могли разорвать тишину то визгливый скандал пьяных ремесленников, то сдержанно-приглушенная перебранка публики почище, то лязг мечей очередного поединка, свистящее дыхание и проклятья сквозь зубы. «Нечего и сравнивать, — подумала Анастасия. — Здесь гораздо покойнее себя чувствуешь».

Она искоса оглянулась через плечо — Ольга с Елизаром, приотстав, о чем-то тихо разговаривали, уже как старые добрые знакомые. Анастасия, в облачке неразвеявшегося хмеля, хотела громко бросить им что-то озорное, но ладонь Капитана сжала ее пальцы. Анастасия притихла, опустила голову, сразу вспомнила, что сложностей в жизни осталось немало. А главная сложность шагает рядом и держит за руку.

Открылась широкая площадь, залитая багровым светом полной Луны. Четыре каменные фигуры, высеченные довольно мастерски, стояли на ней. Одна фигура, которая изображала человека, выбросившего руку в жесте отрицания и решимости, была повыше других. Остальные стояли, опустив руки, в позах спокойных и мирных, словно бы отдыхая от тяжкой усталости, но лица их, как рассмотрела Анастасия, были скорее грустны. Венки из ржаных колосьев — не каменных, а живых — покрывали их головы. И перед ними на каменной плите горел огонь.

— Тот, кто выше, — святой Дер, — сказал Елизар. — Имя в тумане времени затерялось, но слова и дела, заложившие основу, дошли до нас. Все, понятно, сложнее и дольше надо рассказывать. После него остались книги, но главное легко укладывается в слова — быть собой и жить памятью, — он помолчал. — Может, память оставила нам не все, может, мы в чем-то и напутали, но сохранившееся ошибкой быть не может. А это — ржаные апостолы, мученики земли. Святой Сергей, святой Сергей Другой, святой Григорий. И потому помолимся за их честную жизнь и злую гибель. Супруги мы… В живых веках заколосится наше семя, и вспомнит нас младое племя на песнетворческих пирах…

Ладонь, сжимавшая пальцы Анастасии, разжалась. Она подняла глаза на Капитана и шепотом спросила:

— А как с ними было на самом деле?

Он не ответил. Прошел к толстой квадратной плите, к алому пламени, наклонился и положил что-то недалеко от огня. Анастасия подалась вперед и рассмотрела — кусок хлеба. Капитан вернулся, вновь встал рядом с ней и сказал тихо:

— При жизни бы им хлебушка…