Реквием по живущему

Ему заметно полегчало, и он рад, что теперь все получается столь складно и ответы его звучат так, будто он весь этот страшный, тошнотворный день лишь тем и был занят, что ломал над ними голову. «Да только ведь и ты не виноват»,— тихо произносит Одинокий, и отец, пораженный его словами, сперва лишь недоверчиво повторяет их, примерясь к ним губами, повторяет несколько раз, словно хочет заранее (иль постепенно, а может, навсегда) приучить себя к их непростительному, грубому, запретному, праведному негодованию, которое отныне (он это слышит своим оступившимся на мгновенье и зачастившим сразу же в отчаянье сердцем) заменит ему ясность и покой. Потом, сглотнув слюну, он просит Одинокого: «Скажи, что делать. Ага, гляжу, и ты не знаешь?..» Тот горько усмехается: «Я не знаю даже, что в той бумажке. Я не знаю, какая была задумка у твоего старика. Я не знаю, сколько лет тебе грозит отсидеть в остроге; не знаю, что такое тюрьма, не знаю, кого будут хоронить кроме русского, объявись ты завтра в ауле, потому что не знаю, как уживутся под общим кровом два человека, умудрившихся за сутки сперва разбогатеть, а после вмиг разориться, да так, что один из них за те же сутки сначала лишится сына, а после обретет его вновь, а второй — сперва умрет, а потом, к рассвету, воскреснет, чтобы угрюмо ждать недели и месяцы, когда за ним придут солдаты и отведут его в острог. Не знаю, как будет он им объяснять да втолковывать, что он тут ни при чем, если к тому времени, бок о бок живя с разоренным несчастьем отцом, он и сам-то забудет о своей невиновности. Ничего-то я не знаю, а коли так, приходится догадываться...» — «Стало быть,— говорит отец,— и от тебя тут толку мало? Стало быть, согласен, что надо в крепость ехать? Что-то я не пойму, куда клонишь». А Одинокий ему отвечает: «Жеребец мой на дороге ждет. Он ждет рассвета, чего ж тут понять?— и потом, помолчав немного, тихонько эдак начинает посвистывать и внимательно разглядывать его лицо:— Здорово тебя молотило. Нос, что коленка, распух. Как выберемся за аул, не забудь кровь смыть, а то на абрека похож. На неудачливого абрека. Такого встретят на дороге, проводят глазами, а после посмеиваются».— «Не пойму я, куда клонишь. Хоть убей, а не пойму».— «Да ты не ерепенься,— успокаивает Одинокий.— Лучше еще хлебни, пока я тут про молнию размышлять буду».— «И чего же ты пытаешься наразмышлять? Размышляй-ка в голос, а я послушаю»,— говорит отец и прикладывается к бурдюку. «Я и сам-то еще не решил,— говорит Одинокий.— Только вот что мне любопытно. Когда, к примеру, зимой по лесу бродишь — днем, по теплу,— повсюду с деревьев сосульки свисают. Столько сосулек, сколько соплей у талого снега, и ведь ни единая тебя не зашибет. Падать — падают, а угодить в тебя не могут».— «Ну?..» — спрашивает отец, а сам уже нахмурился. «Ну и вот,— продолжает тот,— разве не удивительно? Разве не странно, что, случается, весь лес исходишь, а ни одна сосулька тебя не улучит, а бывает, едешь двое суток, под дождь попадешь, и небо вроде огромное, и гор вокруг полным-полно, а вот ведь сверкнет молния, ударит в скалу над головой и засыпет камнями единственную кобылу на дороге на много верст кругом... Верно?» А отец мой часто, хрипло дышит и спрашивает глухим, пузыристым каким-то голосом: «Ну так что, что верно?» — «А то,— отвечает ему Одинокий,— что до того это странно и удивительно, что хочется в нем смысл искать...» И заново замолкает, а отец, разгоревшись глазами, тревожно ждет разъяснений и, когда понимает, что ждет впустую, снова пристает с вопросом: «Какой такой смысл? Чего искать-то? — А через минуту опять: — Какой смысл, спрашиваю? На что это ты намекаешь?» А тот пожимает плечами и говорит: «Сам не пойму. Нет, клянусь, что не вру... Вон, будто и светлеть уж начало, а?» И отец неохотно соглашается: «Угу... И впрямь пора... Выходит, понапрасну меня баламутил? Возьми бурдюк, я лучше с факелом пойду... Выходит, зря?» — «Там, где стена, словно брюхо к хребту, в скалу вжата... вон там вон... Да нет, правее... Ага. Сыщешь карниз. Удобный вроде для ноги, не свалишься. По нему на северную сторону пройдешь: как раз туда и ведет. А я тебя там у дороги встречу: все равно ведь в объезд двигаться, через завал-то не пройти...» — «Ладно,— говорит отец сквозь зубы.— Смотри только бурдюк не потеряй...»