РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ

Вот сущность новейшего социализма — ему не нужно христианства для формулировки его положительных идеалов. Ему не только не нужно оно, ему оно враждебно, поскольку оно диктует пассивность и терпение. Отсюда наше отношение к самому позднему проявлению христианского социализма, к толстовству[143].

Во всем том, в чем Толстой критикует существующую церковь, существующее самодержавие, во всем этом он глубоко прав. Он перед судом своего неподкупного сердца, с гигантским проникновением своего таланта, с потрясающей силой своего гения представляет нам смешными, нелепыми, отвратительными все порядки государства, все порядки церкви, все порядки так называемого «благоустроенного» общества — нашу науку, нашу культуру, со всего этого он снимает ризы, которыми оно прикрывалось, и с такой остротой критикует, что мы говорим: да ведь это же в самом деле глупость, это вздор, борись, человек, против этого!

А Толстой после этой критики говорит: во имя истинного смысла христианства я призываю тебя с насилием против этого зла не выступать, будь только сам в душе • своей правым, не участвуй в зле, не проповедуй насилия!

Толстой и сам не был уверен, что проповедью добра можно добиться чего–нибудь положительного, и к старости все еще говорил: «Да бог вам судья! В конце концов, проповедовать — это тоже гордыня, уйти в свою келью и там спасать свою душу — вот настоящее смирение».

Конечно, Толстой не всегда поддавался этому чарующему голосу сатанинского искушения, которое говорило: «Лев, Лев, бросил бы ты книжки писать, бросил бы ты письма во все страны мира посылать, бросил бы ты проповедь, — никто тебя по слушает, слушает только дурачье, которое начинает капусту сажать и считает, что в ней настоящее спасение, — никому не сопротивляются, едят только ту капусту, которую сами посеяли, идеал свой видят в том, чтобы быть жвачным животным — вот кто тебя слушает. Поэтому ты, великий Лев, отойди от людей и думай о своей большой, большой душе, в которой живет бог; ты — человек старый, скоро твой конец придет, и ты прямо угодишь перед лице господне!»

Очень часто слышались эти речи и то же направление в восточной мудрости, в книгах, трактующих о судьбе Будды; там есть такой эпизод, когда Будда, сидя под священным деревом, постился бесконечное число дней и ночей, и его всячески искушал дьявол, но Будда не прельстился его искушениями. Тогда дьявол сказал: «Да, Будда, ты такой человек, который может сделаться богом, ты от всего отрекся, теперь чего же тебе еще — помри, скажи только одно слово, что хочешь помереть!» А Будда ответил: «Нет, я должен остаться на земле, чтобы спасать других, я сам нашел дорогу, теперь другим буду показывать». Тут сатана отошел от Будды.

И в Толстом тоже возобладала активная сторона; сам нашел истину, буду других учить. Но то, чему он учил, хорошо или плохо? Оно хорошо, поскольку он бил синод так, что синод его наконец проклял; хорошо, поскольку он бил самодержавие так, что самодержавие давно бы его задушило, — как он говорил: наденьте на мою старую шею намыленную веревку, — но не смело, потому что слишком он был знаменитый человек, никак его не удавишь без того, чтобы весь мир не ахнул!

Но когда он проповедовал непротивление злу насилием, когда говорил, что бороться можно тем, чтобы не идти в солдаты, не платить налогов и т. д., то нехороша была эта пассивность сопротивления ничем не стеснявшемуся наглому насилию. Только тогда народ может рассчитывать на победу, когда сам активен, когда он не только обороняется, когда он вооружен силой; веревку на шею быстро наденут, если он не возьмет оружия в руки, если не сокрушит врага до конца. Только тогда он может сказать: старое больше не вернется. Капиталистической ведьме недостаточно, чтобы ее убили, в гроб положили, в землю зарыли, нужно еще осиновый кол вбить, — тогда она не встанет. Поэтому, когда рекомендуется мягкость, рекомендуется гуманность, терпение, — все, кто не верит, что бог поможет, должны сказать: бог–то бог, да и сам–то я не плох. Ведь вот бог несколько тысяч лет терпит неправду на земле, а подлинная справедливость в наших сердцах живет, в наших мускулах, в наших винтовках, которые теперь делают правду на земле. Поэтому толстовское непротивление неприемлемо для нас.

Мы принимаем критическую часть учения Толстого, мы не принимаем положительной его стороны, и мы будем в этом отношении бороться с его учениками.

Мы говорим, что постепенно трудовое человечество переходило от пассивного непротивления к активной борьбе, но прежде не было почвы для победы, не было возможности создать не равенство бедных, а равенство богатых, на что мы теперь имеем возможность благодаря колоссальному развитию техники при капитализме.