Религия и социализм. Том I

«Религиозный мир есть ничто иное, как отражение мира действительного. Для общества, в котором продукты труда принимают обыкновенно форму товаров, в котором, стало быть, наиболее обычное отношение между производителями заключается в сравнении ими стоимостей их продуктов, и под видом такого сравнения предметов, в приведении своего частного индивидуального труда к мерке однородного человеческого труда, — для такого общества христианство с его культом абстрактного человека, и в особенности, в его буржуазном развитии в протестантстве, деизме, и т. д. представляет наиболее соответственную форму верований. В древне–азиатских античных и т. п. способах производства превращение продуктов в товар, стало быть, превращение людей в товаропроизводителей, играет подчиненную роль, которая однако становится тем решительнее, чем более общинное хозяйство приближается к своему разложению. Настоящие торговые народы существуют только в расщелинах мира, подобно богам Эпикура или евреям в порах польского общества. Эти старинные общественные производительные организации несравненно проще и яснее буржуазного общества, но они основываются или на неразвитии индивидуального человека, который еще не оторвался от пуповины, связывающей его естественной родовой связью с остальными людьми общины, или на отношениях непосредственного господства и подчинения. Они возникают и существуют только там, где производительные силы труда находятся еще на очень низком уровне развития, когда следовательно общественные отношения в области материальной жизни, как людей между собою, так и человека к природе, соответственно очень ограничены.

Такая ограниченность идеально отражается в старинных поклонениях природе и других формах народных верований. Отражение действительного мира в верованиях может в всяком случае исчезнуть лишь тогда, когда условия труда и практической жизни представят человеку ясные и разумные отношения, только тогда освободится мир от закутывающего его таинственного тумана, когда жизнь станет произведением людей свободно соединившихся в общество, действующих сознательно и сообразно определенному плану. Но для этого обществу требуется определенная материальная основа или совокупность вещественных условий существования, которые с своей стороны представляют продукт продолжительного и мучительного процесса развития».

Выросший труд вот богоубийца. Но он же создатель новой религии, ибо он ставит целью победу над природой, устранение зла, торжество разума над стихийностью, вечно растущую мощь, непрерывное совершенствование вида, т. е. исполнение исконных желаний человека, и все это путем организации, захватывающей индивиды, связывающей их в пространстве и времени, делающей братьями и сотрудниками китайца и француза, человека XX века и светлого потомка века XXX. И новая религия требует еще самоотвержения, но только свободного. Милости хочет, а не жертвы, хочет любовной преданности виду. Кому как не пролетарию, воспитанному широким сотрудничеством и могущему надеяться на успех только опираясь на широкие интернациональные союзы, кому как не ему стать носителем новой религии?

Примирение законов жизни и законов природы произойдет путем победы жизни при помощи познания и техники. Труд, широкая общественность, развитое чувство вида, надежда на непрерывный прогресс — вот то, что дает религиозное утешение в нашу эпоху. Таково второе решение религиозной проблемы. Если здесь есть бог — то это жизнь и её высший представитель — человеческий вид. Служение науке, труд и, для настоящей эпохи, борьба за социализм, борьба всесторонняя, разрушающая и ветхий строй общества и ветхий строй души и создающая новое общество и новую душу — вот религиозная задача нового человека.

Мифология труда

Известный исследователь истории религий Дармштеттер говорит в своей книге «Пророки Израиля»:

«На вечном Олимпе живы только мертвые, боги становятся беспримерно благодетельными, только пройдя сквозь пламя Аида. Бог со свитой жрецов, во славе культа всегда двусмысленный деспот, могучий одинаково для добра и для зла. Но смерть для богов неба и земли отделяет мякину и оставляет вечное зерно. Боги Гомера для верующего грека были скандальным примером: для нас они вечные учители красоты и радости, отдаленный отблеск их ореола светит в наших душах. Так и Иисус, бедный бог, преданный и до и после креста, который желал миру столько блага и причинил столько зла, — войдет в свою эпифанию только в тот день, когда в какой–нибудь отдаленной деревушке Зальцбурга или Наварры последний священник окончит последнюю мессу».[24]