Религия и социализм. Том I

Пифагорейцы достигли апогея могущества. Теперь они уже не скрывали своих планов, взяли в ежовые рукавицы и народ кротонский. Их заносчивый фанатизм казался невыносимым. Ловкий ритор Килон, не принятый Пифагором в орден, стал во главе демократического движения. Крайне любопытно обвинение, брошенное им против ордена на громадной, созванной им сходке: «они с любовью повторяют стихи Гомера о пастыре народа» — говорил Килон — «народ для них бессмысленное стадо, только они люди–полубоги». Он обвинял их в тирании из–за угла, в том, что они перестали созывать народное собрание. Народ трепетал от гнева и не хотел слушать оправданий. Вся гордость свободного эллина восстала против мысли о заповеди беспрекословного повиновения высшей породе людей. Буря была так сильна, что Пифагор пытался унять ее, осудив себя самого на изгнание. Орден с Милоном во главе совещался по ночам, подготовляя кровавое подавление. Но Килон знал своих врагов. Он сам предупредил их, напав на дом Милона в то время, когда там совещались 40 высших умов ордена. Пифагорейцы защищались, как львы. Их заперли в доме и сожгли. Затем началось избиение остальных. На десятилетие воцарилась в Кротонах та «буря насилий», которую так ненавидел Пифагор, и воцарилась благодаря ему.

Сам он ушел в Локры. Локрийцы встретили его с почестями и страхом и заявили ему, что они не нуждаются в новых законах и умоляют его, опасного пророка, уйти из города.

Великий старик отправился в Метапонт.

Там он вошел в храм Муз и сел на треножник, высокий, прекрасный, задумчивый и молчаливый. Метопонтийцы робко подходили ко входу и смотрели на неподвижного философа. Когда голод и жажда обессилили его, он прислонился к колонне. И сидел, погруженный в божественную арифметику и геометрию, пока мысль работала. А там пришла смерть. Великая попытка распространения аполлоновских, дорийско–аристократических начал, в просветленной философски — религиозной форме, на всю Элладу — рухнула. Аристократия начинает тосковать, рвать цепи космической гармонии, грезить о мире ином.

Бессмертие души у Пифагора было своеобразно понимаемо: душа это пропорция тела, по смерти одного тела она переходит на другое, при чем может повыситься или понизиться. Ни чистой души, ни чистой материи Пифагор не знает. Он принимает орфизм, прекрасно умещающийся в его философию, но лишь позднейшие пифагорейцы заговорят о спасении души или тела, разорвут форму и материю. Для Пифагора, число (душа) — субстанция, материя простое ничто, телесный человек внешнее проявление числа, претворяющего небытие в бытие. Пропорция несовершенна — поэтому тело изменяется, стареет, распадается, и душа вынуждена создать себе новое молодое тело, улучшив или ухудшив пропорцию, смотря по тому, как сложилась предыдущая жизнь. В золотых стихах, своего рода заповедях Пифагорийцев, говорится:

«Чистота жизни подготовит тебя к пониманию бога и человека, ты станешь правильно ценить вещи. Увидишь, как часто бежит человек на опасность, как часто не видит счастья, положенного богами совсем близко, не знает лекарства от своих страданий. Люди — игрушки случая.»

Таков результат дурной пропорции Но все же божественное число, отражение единого — живет в нас, и потому «верь в себя, будь мужествен, ибо человек принадлежит к роду богов». У него ест надежда, есть путь к истинной свободе, т. е. прочному месту в божественном порядке. Диоген Лаэртский передает такое учение пифагорийцев: моральная жизнь освобождает душу от цепей страсти и дарует свободу, т. е. торжество законов её, мышления и её движения.

Свобода — торжество высшего закона, Рабство — свобода человеческих страстей.

Свобода — торжество абсолютной аристократии, рабство — торжество демократии.

Платон скажет то же, но объявит идеал недостижимым, и одну смерть избавительницей.

Система тоски по совершенству

Эллада окружала своих пророков не меньшим поклонением и окутала даже более мистической дымкой, чем евреи. Великий философ и отчасти пифагориец Эмпедокл пел о Пифагоре: «То был муж великого знания, широкого, могучего ума. Когда он напрягал все силы своего духа — взор его проникал далеко вперед, он видел неисчислимые вещи и судьбу двадцати поколений». Ученый Порфирий говорит, что Пифагор был чем–то средним между людьми и богами, а может быть даже воплощением Аполлона Пифийского или Гиперборейского.

Почва для провозглашения последнего пророка с берегов Иордана — сыном божьим была подготовлена этой склонностью греков высоко чтить своих пророков.

О Платоне ходило не меньше легенд. Большинство древних было уверено, что он сын бога. Один христианский писатель утверждает даже, будто Платон, по верованию язычников, был сыном бога от девы. Но пророки и сам Иисус были идеологами угнетаемой демократии, пророки эллинские — распадающейся под натиском народных масс — аристократии.