Рембрандт

Она с малолетства была холодной, жеманной девочкой, падкой на чопорную пышность, властолюбивой даже в играх с подругами. В школе она льстила учителю, стараясь обеспечить себе его предпочтение и покровительство; играя с детьми на улице, она разражалась слезами, если не могла настоять на своем; она топала ногами, кричала, шипела, месяцами не могла забыть обиды, пока втихомолку не отомстит обидчику с холодной детской жестокостью. Подруги не любили ее, пожалуй даже боялись. Родители Магдалены, принадлежавшие к городской знати, располагали почетным местом в церкви и жили в великолепном доме. Девочке выдавались карманные деньги на лакомства; у нее были красивейшие куклы, а ее платья топорщились от тяжелых вышивок бисером или серебром.

Служанки в доме проклинали ее. Еще совсем маленькой девочкой она третировала их и разговаривала с ними тоном прирожденной госпожи; такое обращение со стороны ребенка раздражало и ожесточало кухонных рабынь. Чем старше становилась девочка и чем больше она замечала их ненависть, тем высокомернее держалась, старательно подражая в словах и жестах взрослой даме, и жестоко наказывала служанок за самый невинный проступок.

С родителями она вела себя дерзко и грубо. Если она хотела добиться новой куклы, прогулки по каналу за город, хвастливо обещанной подругам, нового платья или ожерелья, она пускала в ход слезы и даже брань. Опасаясь, как бы с их необузданной и своевольной дочерью не приключился какой-нибудь припадок, когда она в бешенстве бросалась на пол, Герардус ван Лоо и его жена во всем уступали ей. Магдалена никогда не признавала ничьей воли, кроме собственной. Зато с посторонними она держалась любезно, вежливо, очаровывала их изящными жестами и манерами воспитанной девушки. Поэтому те, кто ее не знал, считали ее рано созревшим, но очень милым и обаятельным ребенком.

В четырнадцать лет Магдалена ван Лоо знала лучше любой знатной и богатой дамы, как нужно укладывать локоны за ушами, до какой пуговицы полагается застегивать корсаж на платье, какой ширины должны быть буфы на рукавах, какие нужны кружевные оборки и вышивки, что должно находиться в дамской сумочке. Она любила некрепкие духи, — по ним сразу можно отличить светскую даму от всякой другой. Магдалена точно знала, когда надо являться в церковь и в какой момент проповеди или пения псалмов прилично вытащить из-за выреза темного бархатного корсажа белоснежный батистовый платочек и почти бесшумно высморкаться.

Еще многое было ей известно. Со школьных лет, с тех пор, как она догадалась о различии между мальчиками и девочками, ее терзало необузданное и нездоровое любопытство, хотя внешне она казалась сдержанной и холодной. Физически рано созревшая, она со скрытым интересом искала разгадку тайны. Она рано научилась притворяться: потупив глаза и целомудренно поджав маленький рот, она сидела и прислушивалась к разговорам старших девочек или взрослых дам, когда те с хихиканьем что-то рассказывали друг другу, обмениваясь многозначительными взглядами. Взрослые мальчики кричали ей вслед всякие гадости; она жадно ловила эти непристойности, притворяясь, однако, что ничего не поняла. Найдя в библиотеке отца «Пятьдесят забавных историй» и «Времяпрепровождение юных дочерей», Магдалена унесла книжки на чердак и читала их там с лихорадочным любопытством и смутным удовольствием.

Ссылаясь на то, что она забыла у кружевницы заказанное кружево, или под каким-нибудь другим предлогом девочка отправлялась вечером на улицу исключительно ради того, чтобы испытать сладостный испуг, когда незнакомый мужчина заговорит с ней. Она чувствовала себя в такие минуты Лукрецией, или Беатриче, или Софронией, которую дерзкий влюбленный преследует с определенной целью; в ней просыпалась какая-то холодная чувственность, ожидание, предчувствие неизведанных наслаждений, хотя она закричала бы от страха, если бы кто-нибудь из заговаривающих с ней мужчин не ограничился одними словами.

Это любопытство, это предвкушение неведомого блаженства усилились, когда она как-то в кухне застала одну из служанок в объятиях мужчины. Она видела, как он положил свою ручищу на спину молодой девушки, а та, с румянцем смущения на лице, покорно допустила, чтобы другой рукой он расшнуровал ее корсаж… Затаив дыхание, Магдалена впилась в них взглядом, но вдруг вспомнив, что она госпожа, с яростью и гневом набросилась на парочку.

Увидев ее, парень мгновенно удрал, а девушка, пунцовая от стыда и ужаса, скрылась в пристройке. Магдалена разыграла безжалостную, целомудренную блюстительницу нравов. Все клеймящие разврат слова, придуманные ее сословием, излились на голову несчастной девушки; со стыдом и позором она была выгнана из дому.