Рембрандт

Титус торговал картинами и оружием, раскрашенными от руки шелками, чеканными изделиями, кружевами. Молодые женщины, разъезжавшие по городу в каретах — что, не в пример прежним благочестивым временам, принимало все более и более распространенный характер, — останавливались перед его магазином, заходили, кое-что покупали и болтали с приятным, сдержанным и очень смуглым молодым человеком. Впоследствии они не раз возвращались сюда, привлеченные пленительной внешностью сына Рембрандта. Некоторые из них позволяли себе отпускать довольно недвусмысленные шуточки насчет дамского благоволения и удачи в любви; другие усердно практиковали немой язык вееров, роняли носовые платки, а когда Титус наклонялся, чтобы поднять их, демонстрировали свои лодыжки и даже кое-что повыше. Находились и такие, которые прикидывались, будто забыли кошелек дома; это служило предлогом, чтобы отправить за ним приказчика и тем временем побыть наедине с интересным владельцем антикварного магазина. Титус прекрасно видел заигрывание молодых дам, но он также сознавал, что для них это чистейшая забава, что им просто скучно и они жаждут приключений. И он становился все вежливее и малоречивее, пока в конце концов дамы не надували губы и переставали к нему ездить. Титус ощутимо замечал это по сокращению сбыта кружев, серебряных изделий и шелка. Но он только пожимал плечами…

Женщины?.. В последнее время он все чаще вспоминал о девушке из вертепа, о том, с каким восторгом он любовался ее танцами, о мгновении, когда она вся прильнула к нему. Что же, разве есть что-нибудь противоестественное в том, что он не может забыть эту уличную женщину? Чувства светских молодых дам столь же мимолетны, как ее любовь… Но они хоть на какой-то срок готовы взять его себе в любовники… Есть женщины куда красивее, чем она… ее зовут Аннета, снова подумал он… Но все они ничего не значат для него и нисколько его не волнуют. Раз встретившись с ними, он потом не в силах восстановить в своей памяти ни их лиц, ни голоса, ми походки. Возможно, что ту, другую, он не забывает потому, что она держала его голову в своих руках и целовала его в губы. И снова мысленно возвращался он к этому поцелую — первому поцелую женщины — с глубоко затаенной страстью, какой никто не заподозрил бы под его холодной внешностью. И у него были свои ночи, когда воображаемые женщины манили его пышностью своих бедер и груди, ночи, когда он метался и стонал от неутоленных вожделений, когда в снах своих, неистовствуя, он прижимал к себе разделявших с ним ложе дьяволиц во плоти. Но наутро ему удавалось стряхнуть с себя эти ночные наваждения и сосредоточить мысль на очередных делах… если только его опять не преследовали воспоминания о девушке из вертепа, о том, как она бросилась в объятия молодого Йоста и сколько греховной прелести было в ее танце. Как больно, как ужасно больно, что ради таких мужчин, как Йост, она вынуждена вести распутную жизнь, одеваться, как распутная девка, и слушать распутные речи!..

Любит ли Титус ее? Почему же он еще раз не сходит в этот притон хотя бы для того, чтобы посмотреть, как ей там живется, и убедиться, помнит ли она его? Потаскуха! Разве может она запомнить сотни людей, которые побывали в ее объятиях?

Титус втихомолку сардонически посмеялся над собой «Младенец, ну и младенец же я! — пронеслось у него в голове. — Как может продажная женщина любить кого нибудь? И почему я, как сохнущий от любви мальчишка мечтаю о шлюхе, которая готова ублаготворить любого кто швырнет ей пригоршню монет?»

XI

Иногда Титус вспоминал и о молодом Йосте. Как странно, думал он, что он нигде больше не встречает Йоста, да и не слышно о нем ничего. Титус спросил о Йосте Филипса. Лицо у бывшего ученика Рембрандта стало строгим. По его словам, Йоста заставили убраться в Индию — пусть, мол, там попытает счастья. Его дальнейшее пребывание в Амстердаме было невозможно.

Йост дал себя уговорить. Судно, на котором он находился, отплыло в декабре прошлого года. Но в пути Вондель захворал и скончался.

Это известие сильно взволновало Титуса. Он так начитался описаний всяких путешествий, что почти зримо представил себе церемонию погребения в открытом море: гроб, покрытый флером, краткая молитва сурового священника, обнаженные головы присутствующих, прощальный салют в момент, когда гроб соскальзывает с фальшборта и погружается в море…

Долго еще Титус не мог отделаться от этих мыслей и нарисованной его воображением картины. Потом очередные дела привлекли к себе его внимание, и он совсем забыл о том, что на свете существовал некий Вондель младший…

XII

С некоторых пор Титус регулярно скупал чеканные художественные изделия работы молодого ювелира Хиллиса де Кемпенаара, поселившегося на другом конце Розенграхта. Между этим фламандцем и Титусом возникла га форма невысказанной дружбы, которая ни на одну из сторон не налагает никаких особых обязательств и длится, пока нет оснований для взаимных упреков и пока друзья не начнут нагонять скуку друг на друга.