Рембрандт

Минувшим летом он взял ее за ручку и повел знакомиться с теми чудесами, которые некогда так пленили его детское воображение. Как раз напротив антикварной лавки находился Парк-лабиринт — один из многих, но» конечно, самый чудесный в мире. Титус и сейчас еще не мог ходить по этому парку без смеха, а уж восторг Корнелии совсем не поддавался описанию! Побывал с ней Титус во внешней гавани, где всегда толпились пестро одетые и забавные для детей чужеземцы. Он показал ей реку Эй и, терпеливо улыбаясь, отвечал на все ее неожиданные вопросы. Дети всегда остаются детьми. И так же, как некогда его, Корнелию влекли к себе неведомые, таинственные закоулки и задворки, и он беспрекословно водил ее всюду, куда ей хотелось. Когда она уставала, он сразу замечал это. Смех и болтовня постепенно утихали; она уже больше не семенила и не прыгала рядом, а отставала, тяжело повисая на его руке и с трудом переставляя ноги. Тогда он сажал ее на плечи. Постепенно усталость девочки проходила, и хорошее настроение, а с ним и нетерпеливое, болтливое любопытство снова брало верх. Неутомимо, целыми часами мог Титус бродить с сестренкой, играть с ней, носить на руках. Она это знала и даже в возрасте семи-восьми лет все еще разыгрывала слабенькое, беспомощное существо, которое нуждается в попечении, — лишь для того, чтобы все время чувствовать себя окруженной братской любовью и заботами Титуса.

Корнелия не переносила вида дохлых животных. Громко и испуганно начинала ома плакать, если замечала в канале плывущий по течению почерневший труп кошки или утопленного пса. Как-то, гуляя по улицам, они забрели в квартал мясных лавок, и на пути им попалась открытая лавка. В глубине ее, в полумраке маячило что-то непонятное и зловещее: на распорке висела разделанная туша мощного быка с тяжелыми лопатками и растопыренными неподвижными ногами, вывернутыми наружу; внутри туши, в кровавой мякоти мяса, белели ребра и другие кости. Едва только Корнелия разглядела бычью тушу, как губки ее задрожали и она крепко прильнула к Титусу. Хоть она уже была взрослой девочкой, Титус все-таки покровительственно поднял ее на руки и рассмеялся. Вот так храбрая Корнелия! С мальчишками дерется, лазит на деревья, ни перед чем и ни перед кем не знает страха и даже не боится спать в темноте, — чем он, Титус, в детстве не мог похвастаться, — а испугалась!.. Девочка почувствовала себя уязвленной смехом Титуса. Отвернувшись, она оттолкнула его, когда он хотел поцеловать ее. Титус продолжал улыбаться. Остановив продавщицу фруктов, он купил вишни и предложил Корнелии. Нерешительно взяла она первую ягоду, но уже через минуту уписывала их за обе щеки. Выплевывая косточки, она с наслаждением давила языком сладкую массу, и скоро вся мордочка оказалась вымазана красным соком, а платьице разрисовано полосами и пятнами. Только после этого она сменила гнев на милость.

Когда Титус впервые привел Корнелию в школу, он невольно вспомнил свои первые школьные дни. Отчетливо вспомнился ему страх, с каким он шел навстречу неизвестному, страх, в который вверг его дикий шум, поднятый мальчуганами на пришкольной площадке; вспомнил он свой трепетный страх перед учителем-толстяком, так презрительно осматривавшим Хендрикье. В памяти его возникли унижения, которые ему пришлось претерпеть от старших школьников, ложь, к которой он прибегал, чтобы увильнуть от их козней, краденые монетки и рисунки, которыми он старался купить расположение своих покровителей. Как странно, что теперь он смеется, а в ту пору скольких слез ему стоил этот ежедневно повторяющийся кошмар детских лет! Малютка Корнелия — иной крови, она из другого теста. Решительно и без колебаний шла она, держась за его руку, сквозь ряды буйных ребят и благосклонно оглядывалась по сторонам, точно заранее высматривала себе товарищей по играм. И учитель был здесь совсем другого склада, чем у Титуса: стройный мужчина с приветливым лицом и располагающим взглядом. Корнелия так увлеклась, рассказывая учителю об отце, матери, обо всех своих куклах и еще о чем-то, что даже не заметила, как Титус, мигнув учителю, потихоньку пошел прочь. Да и позднее она, видимо, не спохватилась. Во всяком случае, она так и не обмолвилась об этом ни словом в разговоре с Титусом. В школу Корнелия с первых же дней ходила одна, словно иначе и быть не могло.