Репетиции

На исходе XVIII века, возможно, тут дело во внутренних причинах, скорее в них, или до Сибири и до Мшанников дошли какие-то отголоски рационализма, но часть ссыльных уже думает, и что человек лично ответствен перед Богом, и что Господом дана ему свобода выбора, свобода воли. Конечно, в их жизни осталась и очевидна абсолютная предопределенность театрального действа, и многие по-прежнему убеждены в такой же абсолютной, но известной одному Богу предопределенности человеческих судеб, и все же накопленное несколькими поколениями не дождавшихся Христа апостолов, учеников без учителя, раскаяние, знание, что Христос не пришел и мучения людей длятся, потому что они оказались недостойны Его, сохранилось и уцелело.

Если раньше получившие место в постановке были убеждены, что потому и получили его, что избраны из других и решено, что Христос придет именно к ним, отныне они понимают, что роль — это лишь начало, они должны еще оказаться достойны Христа. Он — мерило, и Он придет к ним, только если они будут Его достойны. И вот эта, едва намеченная ими самими линия — суть ее в незавершенности отбора актеров, — линия, кстати, по духу вполне согласная с тем, что делал Сертан, однако не его, за несколько дней сентября, подчиняя их своей логике, едва не приводит к гибели всю постановку. Ссыльные пытаются уничтожить ее, пытаются уничтожить тех, кто в ней занят, и почти достигают цели.

Двенадцать уходивших апостолов с первого дня, как они получили свои роли, вслед за Ивашкой Скосыревым вели жизнь святых и подвижников, да, собственно говоря, и были ими. Они были чисты и в делах, и в помыслах, любили Христа, молились и верили, что Он придет, и не ради себя молились о Его приходе, а потому что не могли больше видеть человеческого горя, молили Христа прийти и спасти людей, потому что видели, что сами люди спастись не могут. Когда кончился последний день их апостольства, они поняли, что Христос не придет и с ними и при них зло не кончится. Кто займет их места, решено еще не было, и наступили дни, когда на земле Христа никто не ждал, дни без Бога. Это было время, когда в мире все как бы перевернулось, словно и вправду воцарился антихрист, но и в них тоже только что все перевернулось, и они не замечали подмены. Теперь им дано было видеть свою прошлую жизнь со стороны, и она была так чиста и полна веры, что все они, все двенадцать поняли, что путь Сертана ложен, он не ведет к спасению, — тогда они и пошли своей дорогой.

Лет за пять до описываемых событий во Мшанники попал и почти два месяца здесь прожил ссыльный поляк по фамилии Кислицкий родом то ли из Гродно, то ли из Люблина. На родине он был библиотекарем и домашним учителем, кажется, у Потоцких, но когда Польша восстала, ушел к Костюшке и всю войну был его связным. Когда Суворов разгромил повстанцев, Кислицкий вместе с другими попал в плен, был судим и признан виновным в том, что принимал участие в бунте, но сам не стрелял и, следовательно, заслуживает снисхождения. По приговору он был сослан в Сибирь, где его в числе нескольких сотен инсургентов было велено посадить на пашню в Барабинской степи. Ни начать, ни вести хозяйство он, конечно, не мог и через год, отчего-то рассорившись с остальными поляками, ушел от них и скитался по Сибири из города в город. Был он стар или таким казался, грязен, оборван, по-русски говорил очень чисто, но странным языком: он выучил его в тюрьме по томику стихов Державина, и все думали, что он юродивый. Его охотно кормили и давали приют.

Когда поляк попал во Мшанники, Петру он показался чем-то похож на Сертана, и тот велел его принять, хотя обычно деревня, как могла быстро, спроваживала чужаков. Вечером Петр позвал Кислицкого к себе, и они долго говорили о Священном Писании и о Христе. Поляк был человеком очень образованным, хорошо знал и Новый и Ветхий Заветы, знал древнееврейский и, главное, живя в стране, где было множество евреев, знал их обычаи. Ссыльным он помог понять и восстановить многие детали постановки, смысл которых был ими утрачен, и Петр был так рад, что предложил ему оставаться у них, сколько он захочет, но весной Кислицкий, едва растаял снег и стало тепло, ушел.