Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920

Радек появился в Вологде в полдень 12 июля. Чтобы оценить влияние его приезда, необходимо вспомнить уникальность этой личности, столь знакомой многим первым иностранцам, проживавшим в Советской республике. Это был невысокий мужчина, поразительного и в то же время не лишенного привлекательности уродства, с сильно оттопыренными ушами, с лицом, обрамленным обезьяноподобной бахромой бороды, и крупными желтыми зубами, из которых постоянно торчала неуместная голландская трубка. Казалось, ему нравилось украшать эту внешность диковинными одеждами. Одинаково хорошо владеющий немецким, польским и русским языками (ввиду польско-еврейского происхождения), Радек обладал огромным политическим талантом и остроумием в сочетании с захватывающей дух наглостью, а также язвительным и глубоко критическим подходом ко всем человеческим явлениям, большим и малым.

По прибытии в Вологду Радек сразу же связался с местными коммунистическими властями, которые, как можно предположить, не без возмущения показали ему вчерашнюю газету «Экстра». Первым шагом Радека стало введение жесточайшей цензуры в местной прессе и запрет на публикацию любых материалов подобного рода из посольств. Затем он договорился по телефону о встрече с Фрэнсисом в посольстве на 16:00, где и появился с часовым опозданием. Сотрудники посольства, теперь уже включая и Лерса, были ошеломлены, увидев на нем военную патронташную ленту, на которой крепился огромный маузер. Предположительно, это была косвенная месть за стычку с Лерсом. В любом случае подобная демонстрация, на фоне убийства Мирбаха, вряд ли была обнадеживающей.

Во время приезда Радека в здание дипломатического корпуса в кабинете Фрэнсиса проходило очередное совещание. Посол вышел в прихожую поприветствовать советского гостя и был настолько поражен видом патронташа с маузером, что поклялся при следующей встрече демонстративно положить перед Радеком на стол свой собственный пистолет. От предложения поговорить с дипкорпусом как с единым целым Радек отказался на том основании, что советское правительство не признавало за Нулансом посольских полномочий. Беседа состоялась наедине в присутствии Артура Рэнсома, английского корреспондента, сопровождавшего Радека в качестве переводчика. Советский посланник подтвердил, что целью его визита является организация переезда дипломатического корпуса в Москву. Когда после долгого обсуждения Фрэнсис дал понять Радеку, что члены корпуса не готовы к переезду, тот ответил без обиняков: «Я расставлю охрану вокруг всех ваших посольств, при этом никому не будет разрешено входить или выходить без паспорта.

– Значит, мы фактически пленники? – уточнил Фрэнсис.

– Вовсе нет, – ответил Радек, – фактически вы свободны и можете входить и выходить, как и все руководители [миссий]. Но если вы захотите, чтобы кто-нибудь вошел сюда, вам придется назвать его имя местному Совету, там ему выпишут пропуск, чтобы он прошел через охранников».

Радек сдержал свое слово. Охранники появились уже на следующее утро. Таким образом, была введена в действие та любопытная система личного надзора, призванная одновременно служить целям защиты, слежки и изоляции миссий от местного сообщества, без которой ни одному американскому послу не разрешалось находиться в Советском Союзе вплоть до смерти Сталина в 1953 году.

На следующий день (13 июля) состоялся новый обмен сообщениями с Чичериным. Последний решительно отрицал, что немцы угрожали Москве и получали разрешение ввести туда свои войска[169].

В течение двух или трех дней продолжался взволнованный обмен мнениями между дипломатами, с одной стороны, и Радеком и Чичериным – с другой. Когда Фрэнсис проявил некоторые признаки колебания перед лицом примирительной позиции Чичерина, французы и британцы укрепили его позицию (по словам Нуланса), показав насмешливые личные наблюдения о нем самом, которые Радек включил в свои телеграммы в Москву (агенты союзников забирали эти сообщения – с помощью процессов, известных лучше всего им самим из местных телеграфных отделений). В то же время, как ни странно, уверенность Чичерина в относительной доброй воле американцев была аналогичным образом поколеблена получением в Москве текста соглашения, заключенного 6 июля между Мурманским Советом и командованием союзников. Включение подписи капитана Бирера в этот документ стало неприятным сюрпризом для советских лидеров, которые до этого времени считали мурманскую операцию чисто британским шоу. Большевики никак не могли знать, что Бирер, не получив никаких политических указаний от собственного правительства, считал себя полностью находящимся под британским командованием.