Рецепты сотворения мира

И мы завернули в Дьепп, за устрицами и камнями. Припарковались на квадратной площади рыбного рынка у памятника какому-то шевалье в шляпе и при шпаге. Похож на Д’Артаньяна, но не он. В Нормандии есть свои герои. Зачем им тратить бронзу на гасконца? Игорь и Олег знают правильное место с нежнейшими устрицами. Они просят подождать их на площади. Моя радость хочет сидра, я хочу выкурить сигарету у памятника не-Д’Артаньяну, выйти на набережную и ни о чем не думать, повернувшись спиной к Европе. Мир счастливых пенсионеров. Детский мир. Куда ни приедешь – везде старички, катающие шары. Петанк, игра для ревматиков. Моржовые усы, трубки в зубах, последние волосинки на ветру. Старичок зовет друга в песочницу играть шариками: эй, Сезар, выходи! Что? Как он сказал? Сезар? С моря налетает холодный ветер, пробирающий до костей. Судьба обмахнулась веером возможностей. Это Дьепп, детка! На этом месте могла быть твоя бабушка. Этот дедушка мог быть твоим – герой и кавалер, он привез с войны невесту из заснеженной метельной страны. У нее была смешная фамилия Орлофф, ее предки владели рабами, а кто-то из них был любовником императрицы. Бабушка рассказывала сказки о России. О Ленине в красной рубахе, который правит тройкой быстрых коней. О красивых мужчинах, поющих во время дуэли. А еще там было много медведей и коммунистов. Но Сталин всех расстрелял. Осталась только нефть и КГБ. Но мне все равно хочется побывать в России, хотя я знаю, что это дорого и ни к чему. Очень странно чувствуешь себя в параллельном мире. Прямо перед собой я вижу Галину. Вон она – взвешивает серебряную сельдь лиловой женщине из Сенегала. Обычно в магазине работает внук, но иногда ей самой в радость постоять за прилавком, как в старые добрые времена. У нее отменное здоровье, она бодра в свои почти девяносто и с удовольствием разговаривает с покупателями о погоде. Вчера было ветрено, хорошо, что сегодня прояснилось, но завтра опять обещают дождь. Что вы говорите?! Какое дождливое лето! Надо бы поехать в Перпиньян, но я так не люблю эту южную кухню. Честно говоря, у меня изжога от чеснока. Шесть евро двадцать сантимов, силь ву пле. Мерси, мадам!

«Эй, ты чего?» – спросила моя радость, появляясь с бутылкой из-за левого плеча неизвестного шевалье. Я потряс головой. Так, ничего. Завис. Не хочу рассказывать ей о небылом. Пошли! Ребята ждут. У нее в одном месте зудело расшифровать наших попутчиков, насладиться этими новыми русскими феодалами. Мираж настоящей жизни заманивал ее в свои сети. Мы забрались на белую скалу из чистого мела, сидели над морем, чуть выше огневой точки, откуда немецкий пулеметчик строчил по Сэлинджеру 3 июня 1944 года, но я обещал не умничать, мы пили сидр и болтали бог знает о чем. Стаи французских буржуа порхали между облаков на парапланах, разноцветно крылышкуя, с парашютами на животах. Небо над Ла-Маншем не было серым. Цезарь соврал. Оно – голубое. Варяги уклонялись от рассказов о своем прошлом так убедительно, что начинало казаться, будто у них и правда не было прошлого. Мы уворачивались от пикирующих буржуа, которые низенько пролетали над скалой, думая, что это и есть экстрим. «Задолбали!» – сказал один из наших спутников, протянул руку в воздух и дернул пролетавшего над нами за парашютное кольцо. Как будто кишки ему выпустил. «Je mourir!»

– закричал несчастный, падая в воду. Лишь недавно прекрасный, взмывавший к тучам, стал таким он нелепым, бессильным, смешным. Полотно парашюта волочилось за ним по воздуху. Он напоминал сперматозоид. Или Икарушку с митьковской картины. Волны Ла-Манша поглотили добычу. Мы помолчали. Затем бандит спросил у товарища:

– Ты охренел, Олежек?

– Не ссы, Игорек.

Спасательный катер примчался через минуту, пара бэтменов в гидрокостюмах приняли Икарушку на борт. Он возмущенно указывал пальцем в сторону белой скалы, нашего разбойничьего гнезда. Игорек и Олежек запечатлели эту сцену камерой с телескопическим объективом.

Потом мы собирали камни для японского сада, который бандиты собирались разбить во внутреннем дворике своего замка. На обратном пути моя радость устроилась на переднем сиденье, рядом с тем, который дернул за кольцо. Всю дорогу они хохотали. Я не участвовал в разговоре, молчал, чувствуя, что мне тоже хочется je mourir. Никогда не смогу развеселить МР с такой легкой жестокостью. Неправильная, ведущая к расставанию мысль, но она появилась, и что делать? Через плечо моя радость бросила на меня взгляд из-под темных очков:

– Ты грустишь?

– Ничуть. Я придумал новую заповедь блаженства.

– Колись.

– Она звучит так: блажен, кто на первом свидании имеет план эвакуации из будущих отношений.

– Ибо?

– Что?

– Ну, если как в Библии, то должно быть «ибо».

– Ибо иди ты на хер!