Ревизор Империи

Из любопытства он заглянул в ящики комода; в верхних обнаружилось несколько глиняных тарелок, кружка и ложка, в нижних среди постельного белья валялся видимо, кем‑то забытый, женский чепчик. Виктор вздохнул, задвинул ящики, и, выйдя в коридор, запер дверь; откуда‑то справа доносилось тихое пение, запах дымка и горячего постного масла.

"Кухня. Надо там спросить."

У большой дровяной плиты стояла пышная молодая женщина, каштановые волосы которой были убраны под застиранный голубоватый платок; выливая блинное тесто из глубокой плошки на шкворчащую сковороду, она напевала низким грудным голосом:

— Бродяга Байкал переехал,

Навстречу родимая мать:

— Ах, здравствуй, ах здравствуй, сыночек!

— Здоровы ль отец мой и брат?

— Добрый вечер, — поздоровался Виктор. — Я ваш новый сосед, Виктор Сергеевич… на время остановился в вашем… в Бежице, в общем.

Женщина повернулась, и поставила плошки на стол; круглое лицо ее засияло.

— А я Надя, — улыбнулась она, — так и зовите. Я вон в той комнате живу, дверь у парадной лестницы видите? Как скучно станет, приходите, оладушков поедим, — и она подмигнула, — как соседу, скидку, сделаю.

— Так вы это… — Виктор старался подобрать подходящее слово, — подрабатываете?

— Я обычно у сада работаю, или в пивной, когда холодно. Ну вы знаете, как публичные дома закрыть велели, так и бродим, как бездомные. Вот иной раз и погода плохая, и народу в настроении нет. А свойские, соседские, они даже и лучше. И у дохтура я проверенная.

— Спасибо, но не сейчас.

— Ну, когда душе угодно будет, оно ж дело такое. У нас квартера хорошая. Вон рядом братья Кабановы живут, что из Рогнедино на заработках тута. Они по пьяни только на улице куролесють, а как домой придут, так тихенько, хозяйки страшатся. Они скорей в участке переночуют, чем с пьяной рожей хозяйке на глаза.

— А чего ж так?

— А кто его знает. Небось, приучены отца — матери бояться, и то правильно. А рядом с вами печатник Климов живет, бобыль, ночью в типографии работает, а днем спит. Только он не жилец, ему грудь свинец проел. Кашляет много и кровь идет. Да, а вот еще комнатка прислуги, ее Сенька — вор снимает.

— Сидел, что ли?

— Где сидел?

— Ну, в тюрьме, где там.

— Не, не поймали пока. Вы не бойтесь, он редко захаживает, и своих не трогает. В Брянске промышляет, али еще где, а сюда иногда на ночь захаживает; оттого ему окна не надо.

Надя улыбнулась. "А ведь могла замуж выйти, сейчас бы дети вокруг бегали, смотрели…" — подумалось Виктору.

— Спасибо за информацию…

Каждый из жильцов имел на кухне шкафчик с врезным замком. Открыв свой, Виктор обнаружил жестяной чайник, сковороду, пару кастрюль, простые фаянсовые тарелки и три чашки. Полки для продуктов были пусты.

— Надежда, а где тут спички можно сейчас купить? И из продуктов чего?

— Спичек? Так это у Гунина лавка рядом на Банной, там и всякое по хозяйственному делу есть, и недорого берет.

— Еще раз спасибо…

— Да вы не спасайтесь, вы спрашивайте. Я баба простая, молодая, незамужняя, а то вы уж очень так деликатно, аж прямо до неловкости.

— Понял. А Банная, она где?

— А где Старая Баня. Мимо училища и сразу направо, не доходя.

И она принялась переворачивать поспевшие блины деревянной лопаткой.

13. Цена покаяния

Улица Банная дважды меняла название. Вначале была Банная, затем, когда здесь, рядом, на краю поймы стал огромный корпус новой больницы — Больничная; но это название показалось кому‑то лишенным социального оптимизма, и она пошла под переименование в честь героя, летчика — аса Камозина. Чуть подалее, в окружении сосен, оставшихся от некогда бушевавшего в этих местах леса, Виктор заметил знакомое по бериевскому СССР большое здание, с каменным первым этажом и бревенчатым вторым. Видимо, здесь это было баней.

Лавка Гунина была уже вторым предприятием торговли, которое посетил Виктор в новой реальности, но только здесь он почувствовал, что на дворе действительно начало века. Пахло керосином, деревянные столбы подпирали потолок зала, деревянные прилавки с невысокими, как в музее, квадратными стеклянными витринами окружили Виктора, и за ними до потолка высились стеллажи с разнообразным товаром, кое — где завешенные прямоугольниками рекламы. Виктору бросился в глаза плакат, расхваливавший роскошные автомобили "Нэпир", если верить написанному, очень популярные среди африканских и индийских властелинов; этот креатив был здесь совершенно неуместен, и был видимо из расчета, что кто‑то заглянет поглазеть на диковинку. Виктор обнаружил еще один плакат авторекламы: это были "трехколесные феномобили, самые экономные как по цене, так и по содержанию, грузоподъемность до 35 пуд, шофер не нужен" — ну, в общем, что‑то вроде советского мотороллера "Муравей". Под потолком уже были зажжены лампы.

Продавец, молодой парень в белом халате поверх красной косоворотки, короткой, как у гимназиста, стрижкой и маленькими прищуренными глазками на круглом лице в это время терпеливо изучал Виктора, видимо, не зная, какое обращение более всего способствует росту продаж. Наконец, продавца осенило, и он учтивым голосом произнес: