«Ревность» и другие истории

— Но поскольку ни волокна, ни следы обуви, ни отпечатки пальцев ко мне отношения не имеют, конкретных доказательств у вас нет. Вот чья-то умная голова предложила привести меня сюда, на виллу, и посмотреть, что со мной будет, если я опять окажусь на месте преступления. Небольшая психологическая битва. Я прав?

Снова никакого ответа.

— Вы ничего не нашли, и причина тому довольно проста. Меня здесь не было, офицер. По крайней мере, в последний год. А домработница как следует пошуровала пылесосом.

Я отставил кофейную чашку и взял из вазочки конфету «Твист». С кокосом. Не самая моя любимая, но сойдет.

— Даже немного грустно, офицер, что все следы человека можно так легко и быстро уничтожить. Как будто он вообще не существовал.

Когда я потянул за концы обертки, конфета четырежды перевернулась. Я убрал фольгу, сложил ее четыре раза, провел ногтем по линиям сгиба и положил на журнальный столик. Причастие. Отпущение грехов.

Симона любила конфеты. Особенно «Твист». Один из немногих наших ритуалов: по субботам я покупал в «Киви» большой пакет конфет «Твист». Своего рода якорь семейной жизни, выстроенной на случайностях, затеях, порой совместных ужинах и, как правило, пробуждении в одной постели. Мы во всем винили нашу работу, и я думаю, все сложилось бы по-другому, роди мы ребенка. Ребенок. Помню ее потрясение, когда я об этом впервые заговорил. Я снова открыл глаза.

— Мы с Симоной были идеальной твист-парой.

Говоря это, я отчасти ждал, что офицер поднимет бровь и непонимающе на меня посмотрит.

— Я не про танец, а про конфеты, — показал я на них.

Очевидно, у полицейского нет чувства юмора.

— Я люблю лакрицу и кусочки нуги, а банановый крем ненавижу. К счастью, она любила банан, в желто-зеленой обертке, — ну вы знаете. Да, вы же… Если к нам приходили гости, прежде чем ставить на стол вазочку, мне приходилось их отбирать, чтобы на следующий день они достались ей одной.

Я думал чуть-чуть посмеяться, но эта короткая история — совершенно неожиданно — вызывает бурю эмоций. Я чувствую, как запершило горло, не собираюсь ничего говорить, но слышу, что шепчу измученным голосом:

— Мы друг друга любили, офицер. Да, даже больше чем любили. Мы были друг для друга словно воздух, мы жили благодаря друг другу, понимаете? Нет, с чего бы.

Теперь я уже почти разозлился. Я тут сижу, мысли свои изливаю, сдерживаю слезы, а у этого полицейского даже выражение лица не меняется. По-моему, он мог бы хоть участливо кивнуть или притвориться, что записывает.

— Жизнь Симоны не имела смысла, пока она не встретила меня, она чуть не погибла. Со стороны все замечательно: красота, деньги и так называемые друзья, но содержания или направления нет, понимаете? Я это называю вещевым террором. Вещи можно потерять, и чем их больше, тем сильнее страх. Она чуть не потонула в имеющемся у нее изобилии, дышать не могла. Я подарил ей пространство. И воздух.

Я замолкаю. У меня перед глазами поплыло лицо полицейского.

— Воздух. Противоположность цианиду, офицер. Он парализует клетки органов дыхательной системы, ты не можешь дышать и за несколько секунд задыхаешься. Но вы ведь это знали?

Это уже лучше. Говори о чем-нибудь еще. Сглотнув, я собираюсь с силами и продолжаю:

— Я не знаю, как она познакомилась с этим архитектором, Хенриком Бакке. Она все время говорила, что они встретились уже после того, как я съехал, и сначала я ей верил. Но друзья растолковали мне, какой я наивный, ведь парень этот почти сразу к ней переехал. Как выразился один друг, моя сторона кровати и остыть не успела. И тем не менее, офицер, — наверное, это даже странно, — на самом деле есть своего рода утешение в осознании того, что у нас все рухнуло из-за чувств к другому человеку. Что мы с Симоной оказались не из тех, что выгорают сами по себе, — просто любовь победила любовь.

Глянув на полицейского, я тут же отвернулся, едва наши взгляды встретились. Обычно я с осторожностью говорю о чувствах, особенно о собственных, но у меня внутри что-то разогналось, и остановить это не удавалось. А может, и не хотелось.

— Думаю, я обычный ревнивый парень. Пожалуй, классической красотой Симона не обладала, но было в ней нечто звериное, из-за чего ее красота приобретала опасный оттенок. Она на тебя смотрела, и тебе казалось, будто ты золотая рыбка, которая осталась дома наедине с кошкой. Тем не менее мужчины вокруг нее роились, как птички у крокодильей пасти. Что она такое с их головой проворачивала… да, вы же ее видели. Мой черный ангел смерти — так я ее раньше называл. Я шутил, что она станет для меня погибелью, что какой-нибудь ее фанатичный воздыхатель меня на тот свет отправит. Но в глубине души этого я боялся меньше, чем того, что однажды она влюбится в одного из этих своих нахрапистых поклонников. Я уже говорил — я обычный ревнивый парень.

Полицейский осел в кресле. Да это не так уж и странно — я еще не рассказал ничего, что представляло бы для следствия интерес. Но он и не остановил меня ни единым жестом.