Революция 1917 года глазами современников. Том 2 (Июнь-сентябрь)

Между тем время уходит и уходит - таково мое впечатление - быстрее, чем можно было думать два-три месяца тому назад. Ряд сведений, идущих из Германии, которые мы бегло пропускаем мимо глаз в утренних газетах, говорит о том, что в Берлине зреют решения, которые могут создать для России величайшие, почти безвыходные трудности. Если верна телеграмма, полученная здесь в разгар корниловской эпопеи, о том, что канцлер Михаэлис заговорил о возможности раздела Эльзас-Лотарингии; если верно, что Германия в ответ на папскую ноту готовит изложение своей мирной программы; если эта мирная программа, как намекает разговор о разделе Эльзаса, будет состоять в том, что Германия уступит на западе, чтобы приобрести на востоке, если уступки на западе будут серьезны, - то для нас наступит час расплаты за то, как мы воевали при старом и новом режиме. Тут никакие «заклинания», даже из уст гг. Луначарского или Чернова, не помогут. Сожжет, кое-что спасет дипломатическая техника, с таким презрением отвергавшаяся, «тайные договоры» с таким негодованием бросавшиеся в мусорную корзину, но и на них идеологи «реального соотношения сил» пусть больших надежд не возлагают.

Я настойчиво приглашаю читать агентские телеграммы из-за границы. В нашей воле заставить самих себя неделями переживать, пока мы устроим себе коалиционное правительство или полноту власти органов революционной демократии, но события и решения Запада нас ждать не будут. Надо помнить, что в каждый данный момент мы можем оказаться лицом к лицу с реальностью международной жизни, и что лицом к лицу с этой реальностью, как дым, рассеется мир призраков, которым мы живем. Мне странно думать, что накануне той минуты, когда русской власти, при встрече с этой реальностью, придется пережить величайшие испытания, к захвату этой власти тянется столько рук. Ибо я не думаю, чтобы подписание продиктованных этой реальностью условий мира и все, что за сим последует, вплетет лавры в чей бы то ни было венок, революционный или контрреволюционный. Сейчас за нас воюют союзники; за нас платят долги; мы отрезаны от всякой международной конкуренции и можем позволить себе приостановку национального производства и безудержное растрачивание народного достояния; мы взяли, при помощи экспедиции заготовления государственных бумаг, на государственное иждивение пол-России. Все эти блага кончатся в день заключения мира. Те, кто, в лицемерной и обманной фразеологии, провозгласили всеобщее и явное право на праздность, вынуждены будут не только провозгласить суровую обязанность каторжного труда, но вдобавок еще принести народу мир, который удвоит эту каторгу; пусть не думают они, что обман останется нераскрытым, а слепота и легкомыслие прощенными.

На наших глазах только что приотворилась дверь этого будущего. Еще тогда, когда президент Вильсон не воевал, а убеждал воюющих помириться, он с высот нейтралитета великой страны сделал в своем послании к сенату наблюдение, которое сейчас поучительно вспомнить. Он утверждал, что воюющие ближе к миру, чем им кажется, и приводил пример Польши, относительно которой все молчаливо признали необходимость ее воссоздания. В январе этого года, когда это наблюдение высказывалось, оно, конечно, было еще далеким от истины. В России созывалась еще комиссия князя Голицына, на которой, как господствующее течение, обнаружилось стремление остаться при формуле польской автономии в составе России. Германия и Австро-Венгрия дали 5 ноября предшествующего года теоретическое обещание создать польское королевство, но все усилия направляли на то, чтобы свести на практике это обещание к простому рекрутскому набору за счет польского населения. Временный государственный совет, который они создали в Варшаве, был явной фальсификацией польской народной власти, ибо составлен был из людей, которые в стране были несомненным меньшинством и не обладали даже тенью власти.

С тех пор условия изменились. В марте русское Временное правительство признало польскую независимость, а польский народ, пользуясь даже негодной формой первого государственного совета, под напором общественного мнения, превратившегося в орган противонемецкой кампании, начал борьбу за завоевание подлинной государственности. Борьба после долгих месяцев привела к тому, что оккупационная власть решилась, через год после провозглашения самостоятельности польского королевства, признать на деле польскую государственность.