Революция 1917 года глазами современников. Том 2 (Июнь-сентябрь)

Первый день Демократического совещания, давший в речах докладчиков обычную картину абстрактно-политического мышления руководящих кругов революционной демократии, принес и свой практический результат. Совещание вплотную подведено к практически-политическому разрешению вопроса о коалиции.

В речах Церетели, Чернова, как ни расходились они в отношении к элементам, с которыми нужно и можно коалировать, звучал одинаковый основной мотив о необходимости для демократии сначала выработать свою деловую программу на ближайшее время до Учредительного собрания.

Совершенно правильно и естественно, что демократия должна сойти с заоблачных высот, где так легко оперировать пустыми фразами, и очутившись на грешной российской земле в лето от Рождества Христова 1917, в месяце революции седьмом, отдать себе отчет, что нужно и что можно делать в ближайшие два месяца.

Тогда сразу поблекнет большевистская демагогия и станет перед нами во всей своей пустоте, как выступала она уже в речи Каменева.

Каменев провел грань не только между буржуазией и партией пролетариата, но и между большевиками и демократией.

И это грань выдвинута не той или иной оценкой буржуазии в данный момент, не тем или иным отношением к интересам рабочего класса, а той программой, которую себе ставят теперь, как ставили с первого дня, большевики.

Стремясь лишить капитал возможности существовать, они, естественно, не могут рассчитывать на сотрудничество буржуазии, но столь же естественно отметаются демократией, которая ясно видит в мелькающей перед массами утопией социализма реальность анархии.

Что, кроме элементов утопии и анархии, содержит в себе боевой «практический» лозунг большевиков о рабочем контроле над производством?

Своеобразный реализм заключается здесь лишь в двойном демагогическом расчете «социал-демократической» партии на социалистические и демократические инстинкты массы.

Станут ли сами большевики серьезно не перед темными массами в цирке «Модерн», а перед страной, при свете рампы Александринского театра защищать эту идею как пункт деловой программы, способной в ближайшие месяцы облегчить экономическую разруху?

Можно ли отрицать, что другой пункт их программы о немедленной конфискации помещичьих земель за две недели до Учредительного собрания, не имея никакого практического значения в смысле улучшения продовольственного кризиса городов, ничего, кроме безумного роста в деревне анархии на почве дележа земли, не вызовет?

Разве программа объявления Россией условий мира хоть на день приблизит демократический мир?

Демагогически маня массы иллюзией мира, не несет ли этот лозунг мира за счет России.

В первый день совещания бой на почве деловой платформы не был дан, и мы надеемся, что сегодняшнее заседание нам эту картину явит.

Демократическое совещание тогда будет в состоянии провести ясную и реальную грань между демократией и большевизмом и покажет стране демагогов во всем их неприкрашенном виде.

Исходя из трезвого учета мрачной действительности, совещание должно будет остановиться на такой платформе, которая повелительно диктуется всякому, кто хочет приложить руку к спасению страны.

Эти задачи элементарно просты и сводятся примерно к обороне страны, к снабжению армии и городов продовольствием, к обеспечению минимальной защиты неприкосновенности личности и имущества и к созыву Учредительного собрания в назначенный срок. Эта программа дает огромный простор для демагогической борьбы. Она не обещает ничего массам, но кто же не согласится с тем, что, если бы Временному правительству удалось хоть как-нибудь справиться в течение ближайших двух месяцев с намеченными задачами, оно спасло бы революцию и страну.

Может ли демократия на ближайшие дни месяца выдвинуть более широкую программу специально в том отношении, чтобы обещать массам какие-нибудь блага?

Если нет, то нельзя будет отрицать, что шестимесячное развитие революции в обстановке мировой войны, на четвертом ее году до того объективно сузило возможности, что при всем желании нельзя сделать реальную деловую программу демократии неприемлемой для цензовой Руси.

Но, может быть, противоречие до того глубокое, что исключает возможности сотрудничества, вскроется при определении методов осуществления программы?

В вопросе о восстановлении боеспособности армии демократия после долгих и мучительных исканий стоит ныне на позиции, которая не может быть отвергнута элементами цензовой Руси, трезво учитывающими положение.

После произведенной чистки командного состава, демократия может со спокойным сердцем работать над созданием дружной объединенной деятельности организаций, комиссаров и командного состава.

Демократия кровно заинтересована в беспощадной борьбе со всякими проявлениями анархии, самосудов и погромов, и демократия не может не оказать всей своей поддержки делу создания сильной общественной и правительственной власти в центре и на местах.

Здесь ли вскрывается противоречие между цензовой и демократической Русью?

Может ли демократия в интересах снабжения страны быть против привлечения торгового аппарата под общественным контролем?