Революция

Видимо, дума, рожденная в голове Антикайнена, вылетела в эфир и из него же влетела полицаю под козырек фуражки. Мысль по своему содержанию была вопиюща и даже крамольна. Конечно, пузатому дядьке в мундире следовало возмутиться и провести операцию досмотра и задержания двух парней, потому что за его плечами грозно нависала и строила рожи вся государственная мощь. Но государство, даже самое-самое могущественное, не гарантирует неуязвимость и бессмертие своих верных слуг, поэтому полицай отчего-то прискучился играми с плеткой и ткнул ее в сторону запыленного окошка билетной кассы.

Два товарища одновременно изобразили головами намек на кивок, означающий согласие, и отправились в указанном направлении. Голова кассирши за мутным стеклом не отразила никаких эмоций, а руки глухо стукнули компостером по билетам — езжайте, ребята, куда хотите, но только вас оштрафуют, если поедете не по обозначенному билетом маршруту. Впрочем, они и не собирались ехать, куда душа пожелает, потому что в столь юном возрасте весь непознанный мир был притягателен: и Париж, и Лондон, и Олонец, и Каяни через Куопио.

Поезд пришел совсем скоро, только был он совсем не скорый: вместо плацкарты, коей они добирались сюда из Гельсингфорса, имел место вагон с рядами твердых деревянных скамеек. Народу в нем ехало не так, чтобы очень много, поэтому парни примостились вдвоем на жесткой лавке по соседству с каким-то умником, вполголоса втирающим своей дремлющей спутнице байку о потусторонней жизни. Тойво прислушался к его рассказу.

А тот: рад стараться — монотонным голосом Кота-Баюна вещал о древнем обычае «постелестлания», что соблюдали жители села Пахачинница Олонецкой губернии на сороковой день после кончины умершего.

Процесс обряда — несложный. Обыкновенно накануне сорокового дня все собравшиеся родственники и почитатели умершего при закате солнца начинают приготовлять место в большом углу, под иконами, и устраивают здесь постель. Когда ложе для невидимого гостя бывает готово, тогда весь находящийся в доме персонал размещается вокруг него, и начинает причитывать по умершему. Плачущие, между прочим, просят умершего удержать за собою безжалостную косу смерти и больше не впускать ее в этот дом. На следующий день рано утром, при первых лучах восходящего солнца, постель убирается и уносится в особое, специально для этого предназначенное, место. Тогда на поминальную сцену выступает вторая часть печального обряда. Во время обеда за столом одно место в этот день всегда бывает незанятым. И против него всегда ставятся и переменяются тарелки, ножи, вилки, а также все кушанья, какие только подаются собравшимся гостям. Это место, по глубоко-укоренившемуся верованию простолюдинов, непременно занимает невидимый, таинственный гость, видеть которого дано только одним малым детям. По окончании обеда, собравшиеся плакальщицы провожают сорокадневного гостя до могилы и в глубоко-грустном настроении возвращаются домой. Этим и оканчивается обряд поминовения («Остатки древних обычаев в Олонецкой губернии» Олонецкие губернские ведомости 1882 год? 38).

Незаметно для себя Антикайнен заснул, и ему приснился полицай из Тампере, который стелет постель прямо перед билетной кассой вокзала. Расстелив, он выкладывает на ней револьвер, пуукко, нагайку и начинает плакать. Наплакавшись вдоволь, он, вдруг, поднимает голову и говорит свистящим шепотом, обращаясь к Тойво: «Сатана там правит бал».

Поезд дернулся, и он проснулся.

Вокруг уже было довольно светло, рядом пялился в окно «Волк» Вилье, а давешний рассказчик про карельские обряды поглаживал своей лапой по коленке спутницы, и та довольно щерилась. Тойво протер глаза: Вилье все также смотрел в окно, а умник, прикрыв очи, склонился головой на плечо девушки и едва слышно посапывал во сне, и та загадочно и печально улыбалась.

— Здесь тренировался самый великий бегун современности Юхо Колехмайнен, — внезапно тихо сказал Вилье.

— Что? — не понял его Антикайнен.

— Колехмайнен, говорю, в Куопио начинал, — повторил Ритола. — Трое его старших братьев были лыжниками, он тоже лыжами увлекался. Но потом переключился на бег. Когда ему было 18 лет, он впервые пробежал марафон в Выборге. На финише Ханнес был третьим, отстав от старшего брата, который тоже бежал. Чуть позже, на других соревнованиях в Гельсингфорсе, Юхо закончил марафонскую дистанцию уже вторым, опять-таки пропустив вперед другого своего брата. Когда ему было 20 лет, в 1909 году, он принимал участие в крупных соревнованиях в Петербурге, но теперь уже на других дистанциях. Там Ханнес стал победителем в забеге на 1500 и 5000 метров, завоевав золотые медали. С тех пор он считается одним из лучших стайеров Европы.

— Стало быть, он богатый человек, — заметил Тойво.

— Ну, да, в общем-то, не бедствует, — согласился Вилье.

— А ты — тоже богатый?