Читаем Революция и семья Романовых полностью

Речь идет о Василии Васильевиче Яковлеве, «загадочном», «таинственном» Яковлеве, как окрестили его некоторые белоэмигрантские и зарубежные буржуазные историки»[560]. По поводу его «одиссеи» выдвигались и выдвигаются самые различные версии и гипотезы. Одни считали и считают, что Яковлев по распоряжению ВЦИК должен был вывезти Романовых в Москву или в какой-либо другой город Европейской России, но вынужден был подчиниться «превосходящей силе» уральских большевиков, заставивших его «выдать» Романовых Екатеринбургу. Другие утверждают, что Яковлев был тайным «монархическим рыцарем», пытавшимся по собственной инициативе спасти Романовых. Третьи объявляют его «секретным агентом» Германии, имевшим конспиративное задание вызволить бывшего царя и его семью и увезти их на территорию, оккупированную Германией по Брестскому миру.

Четвертым представляется, что под давлением германского посла Мирбаха Советское правительство вынуждено было будто бы согласиться на вывоз Романовых из Сибири в зону, достижимую для «германского влияния» (на случай свержения большевиков и установления в какой-либо форме прогерманского монархического строя), для чего Яковлев и направлялся в Тобольск. Но в то же время Москва, опасаясь освобождения Романовых, приказала екатеринбургским большевикам не пропускать Яковлева. Яковлев, таким образом, изображается сознательным или бессознательным орудием в какой-то «игре» Москвы и Берлина.

Есть и пятая версия, согласно которой Яковлев являлся английским агентом типа Б. Локкарта, С. Рейли, Кроми и др. и действовал по поручению английской разведки, стремившейся спасти Романовых во искупление «греха» правительства Англии, отказавшегося предоставить бывшему царю убежище весной и летом 1917 г. Не исключается при этом, что Яковлев был даже «двойным агентом», работая одновременно на Англию и Германию.

К сожалению, и наша литература не проясняет образ «загадочного» Яковлева и его роль в судьбе последних Романовых.

В книге П. Быкова «Последние дни Романовых» Яковлев обвиняется в попытке нарушить предписание ВЦИК о переводе Романовых в Екатеринбург, стремлении вывезти их на территорию вне контроля Советской власти, короче говоря, в измене[561]. Однако конечная цель этого замысла Яковлева в изложении П. Быкова остается не совсем ясной.

Такого же взгляда в основном придерживается и исследователь истории Октября в Зауралье П. Рощевский. У него Яковлев также изменник: вместо того чтобы доставить Романовых в Екатеринбург, он попытался направить их в район Челябинска и Самары, где в это время уже концентрировались силы контрреволюции[562]

. Но ни П. Быков, ни П. Рощевский, ни другие советские авторы, описывая движение поезда Яковлева с Романовыми в конце апреля 1918 г. и обвиняя его в намерении освободить Романовых, почти не касались Яковлева как личности, не пытались установить факты его биографии до выполнения «романовской миссии». Этот пробел заполнил М. Касвинов. Дав вначале критическую оценку зарубежным «интерпретациям» Яковлева как «монархиста», «агента» Германии или Антанты и т. п. и отметив, что личность Яковлева остается неясной до сих пор, что об участии его «в революции никто ничего заметного не слышал»[563], Касвинов затем воспроизводит биографию Яковлева в основном по зарубежным версиям[564]
. В соответствии с ними Яковлев родился не то в Уфе, не то в Киеве, не то в Риге, в семье некоего Зариня. Затем он предстает моряком в Свеаборге – эсером и участником Свеаборгского восстания, эмигрантом, прожившим 12 лет в Германии и Канаде, где «сильно англизировался». Яковлев возвращается в Россию в марте 1917 г. с бумажником, «переполненным банкнотами». В Петрограде он сближается с С. Мстиславским и участвует в качестве его помощника в «экспедиции» в Царское Село, куда, как мы знаем, отряд Мстиславского был направлен Петроградским Советом для пресечения возможной попытки бегства Романовых. В период между Февралем и Октябрем Яковлев – то в окружении Б. Савинкова, то левоэсеровского полковника Муравьева, а после Октября «он – уже в Смольном, в окружении наркома юстиции, левого эсера Штейнберга». «Не вполне ясно, – задается Касвинов вполне законным вопросом, – каким образом весной 1918 г. Яковлев очутился особоуполномоченным ВЦИК?»[565]

История «миссии Яковлева» важна прежде всего тем, что она ярко показывает огромную напряженность, существовавшую вокруг «романовского вопроса», его исключительную политическую остроту. Но не только. «Яковлевская эпопея» опровергает белогвардейские и советологические утверждения о том, что судьба Романовых будто бы была «заранее предопределена Москвой». Вот почему следует попытаться внести ясность в «загадку Яковлева»[566].

Перейти на страницу:

Похожие книги

120 дней Содома
120 дней Содома

Донатьен-Альфонс-Франсуа де Сад (маркиз де Сад) принадлежит к писателям, называемым «проклятыми». Трагичны и достойны самостоятельных романов судьбы его произведений. Судьба самого известного произведения писателя «Сто двадцать дней Содома» была неизвестной. Ныне роман стоит в таком хрестоматийном ряду, как «Сатирикон», «Золотой осел», «Декамерон», «Опасные связи», «Тропик Рака», «Крылья»… Лишь, в год двухсотлетнего юбилея маркиза де Сада его творчество было признано национальным достоянием Франции, а лучшие его романы вышли в самой престижной французской серии «Библиотека Плеяды». Перед Вами – текст первого издания романа маркиза де Сада на русском языке, опубликованного без купюр.Перевод выполнен с издания: «Les cent vingt journees de Sodome». Oluvres ompletes du Marquis de Sade, tome premier. 1986, Paris. Pauvert.

Донасьен Альфонс Франсуа Де Сад , Маркиз де Сад

Биографии и Мемуары / Эротическая литература / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Повседневная жизнь советского разведчика, или Скандинавия с черного хода
Повседневная жизнь советского разведчика, или Скандинавия с черного хода

Читатель не найдет в «ностальгических Воспоминаниях» Бориса Григорьева сногсшибательных истории, экзотических приключении или смертельных схваток под знаком плаща и кинжала. И все же автору этой книги, несомненно, удалось, основываясь на собственном Оперативном опыте и на опыте коллег, дать максимально объективную картину жизни сотрудника советской разведки 60–90-х годов XX века.Путешествуя «с черного хода» по скандинавским странам, устраивая в пути привалы, чтобы поразмышлять над проблемами Службы внешней разведки, вдумчивый читатель, добравшись вслед за автором до родных берегов, по достоинству оценит и книгу, и такую непростую жизнь бойца невидимого фронта.

Борис Николаевич Григорьев

Детективы / Биографии и Мемуары / Шпионские детективы / Документальное