Революция и семья Романовых

В конце июня Николай внес в свой дневник следующую запись: «Провели тревожную ночь и бодрствовали одетые… Все это произошло оттого, что на днях мы получили два письма, одно за другим, в которых нам сообщали, чтобы мы приготовились быть похищенными какими-то преданными людьми! Но дни проходили в ожидании, и ничего не случилось, а ожидание и неуверенность были очень мучительны»[719]. Выяснилось, что эти письма были доставлены в «дом особого назначения» из Новотихвинского монастыря (в частности, в пробках от бутылок с молоком). В них говорилось о приближении к Екатеринбургу «славянских войск», о том, что «друзья не спят», что «долгожданный час близок» и т. д. Николай в своем дневнике отметил, что полученные письма привели всю его семью в состояние «мучительного ожидания», и только. Но имелись данные о том, что он пытался «выйти на связь», ориентировать кого-то на воле на тот случай, если бы они решились действовать. Авдеев, ставший комендантом «дома особого назначения», писал, что при просмотре переписки Романовых было обращено внимание на письмо, адресованное великому князю Николаю Николаевичу, и между подкладкой конверта и бумагой самого конверта обнаружился листок тонкой бумаги с точным планом дома Ипатьева. Все комнаты были обозначены с указанием, кто где помещается

[720]. Впоследствии некоторые из белогвардейцев пытались отрицать подлинность переписки екатеринбургских заговорщиков с Романовыми. При этом приводились, например, такие «аргументы» текстологического характера: офицер царской армии не мог именовать Алексея Романова «царевичем», ибо официально он именовался «наследником-цесаревичем»[721]

, и т. д. Если даже признать, что русский офицер не мог столь ошибочно титуловать младшего Романова (хотя в той обстановке, в которой приходилось действовать монархистам, им было отнюдь не до официальных титулований), то не следует забывать, что в среде монархических заговорщиков, действовавших на Урале, было немало сербских офицеров, не искушенных в российском «табеле о рангах». М. Белявская, близко наблюдавшая жизнь бывшей царской Ставки в Могилеве, пишет: «Сербы (имеется в виду сербская миссия при Ставке. – Г.И.) были убежденными монархистами… Они были до последней минуты уверены, что все изменится и что монархия восстановится. По слухам, один из них, Жарко Мичич, желая спасти царскую семью из Екатеринбурга, поехал туда и был якобы там расстрелян большевиками»

[722]. Это свидетельство совпадает с данными советских материалов. В Екатеринбурге среди других лиц, замешанных в контрреволюционных заговорах, были действительно арестованы майор сербской армии Мичич и некоторые другие сербские офицеры. Как было установлено, они находились в тесной связи с действовавшими в Екатеринбурге монархическими организациями[723]

.

Еще об одной попытке освободить Николая II и его семью в эмиграции рассказал гвардейский офицер капитан П. Булыгин. В конце мая 1918 г. он выехал из Новочеркасска в Киев, имея при себе фальшивый паспорт и рекомендацию командования Добровольческой армии к В. В. Шульгину. Как пишет Булыгин, Шульгин встретил его весьма радушно, «одобрил планы» и дал пароль, который позволял войти в контакт с руководителями «Правого центра» в Москве Кривошеиным и Гурко[724].

Примерно в это же время находившаяся в Киеве группа монархистов из бывшего царского окружения (Г. Лейхтенбергский, А. Мосолов и др.) разработала собственный план освобождения Романовых. По рассказу Мосолова, предполагалось зафрахтовать 2 парохода и направить их с доверенными офицерами вверх по Волге и Каме. В 60 верстах от Екатеринбурга они должны были создать «базу» и затем действовать по обстановке. Мосолов утверждает, что в Екатеринбург уже были посланы разведчики, которым вменялось в обязанность «войти в сношение с немецкими эмиссарами» из числа военнопленных, находившихся в городе. В срыве этого плана Мосолов винит германского посла в Киеве Мумма, который будто бы «был поражен, узнав, что военная власть обещала нам свою помощь», и не согласился с тем, «что для Германии важен вопрос о спасении царя»[725]. Трудно определить, насколько достоверно это сообщение. Другой участник плана, названный Мосоловым, Г. Лейхтенбергский, также оставивший свои воспоминания, ничего не говорит о «мосоловском плане». Неизвестно о нем было и Булыгину – по крайней мере, он его не упоминает…

Приехав в Москву в конце мая или начале июня, Булыгин установил связь с указанными Шульгиным лицами. «Я сказал им, – пишет Булыгин, – что я был не один, что нас много, что мы хотим действовать и рассчитываем на то, что центр, несравненно лучше зная обстановку, даст совет, полезный в обстоятельствах, которые возникнут при попытке спасти императора». Он, в частности, хотел выяснить, когда и где его группа должна начать действовать, и просил финансовой поддержки. Ему ответили, что его намерения одобряются, деньги он получит, но все конкретные вопросы должны быть решены после соответствующей рекогносцировки на месте[726].