Читаем Революция и семья Романовых полностью

Как показывал Керенский в Чрезвычайной следственной комиссии, сведения о подозрительной деятельности главного комитета стали поступать к нему примерно с июля месяца[257]. Однако в этих показаниях, точно так же, как и в более поздних заявлениях, мы не находим сколько-нибудь точных, конкретных фактов. Так, например, в 4-часовом докладе, прочитанном зимой 1924 г. в Праге, Керенский упрямо доказывал, что уже в мае 1917 г. внутри «Союза офицеров» (в Ставке) «образовалась конспиративная группа» с целью установления военной диктатуры путем переворота. Эта группа, уверял аудиторию Керенский, имела «смычку» с «кругами цензовой общественности в Петрограде и Москве»

[258]. Но никаких имен он не назвал. Вероятно, поэтому «разоблачения» Керенского долго воспринимались как стремление оправдаться и обосновать собственную версию корниловщины. Действительно, очень важно было бы получить подтверждение о существовании конспиративной группы в «Союзе офицеров» от самих ее участников или хотя бы от связанных с ними лиц, которые публично отрицали антиправительственные цели корниловского выступления. Частично такое подтверждение промелькнуло на страницах «Очерков русской смуты» А. И. Деникина, но и он не назвал ни одной фамилии и ничего конкретного из деятельности конспираторов главного комитета офицерского «союза». А, по-видимому, мог бы. У него в руках находилась рукопись Новосильцева, написанная в октябре 1921 г., по всей вероятности, специально по просьбе Деникина, готовившего свои «Очерки». В этой рукописи Новосильцев сообщал, что уже в ходе заседаний могилевского съезда завязался первый узелок будущей конспиративной работы некоторых членов главного комитета. В эти дни состоялось строго секретное совещание, на котором присутствовали знакомые нам Пронин, Сидорин, Роженко, Новосильцев и два новых для нас лица – капитан Родионов и хорунжий Кравченко. Речь шла о «схеме работы», в соответствии с которой следовало приступить к «подготовке почвы для того, чтобы генерал Алексеев мог стать диктатором». Конкретные пути установления диктатуры Алексеева не обсуждались. Высказывалось только соображение, что при таком исходе событий созыв Учредительного собрания – этого венца буржуазной демократии – вряд ли будет желательным и необходимым. Едва ли можно предположить, что это «секретное» выдвижение Алексеева в качестве возможного военного диктатора держалось в секрете от него самого. Скорее всего, он санкционировал его, и потому, возможно, не так уж не прав Керенский, когда утверждает, что «действительным инициатором и организатором военного заговорщического движения был не Корнилов, а именно Алексеев, работавший над этим, во всяком случае, с мая»[259]
.

Опасаясь «утечки информации», решили не посвящать в тайную работу не только «Союз офицеров», но и не всех членов главного комитета. Образовалась, таким образом, очень узкая по составу (8 – 10 человек) конспиративная группа, замышлявшая переворот для установления военно-контрреволюционной диктатуры.

Мы уже отмечали, что свидетельства Новосильцева частично использовал Деникин в своих «Очерках русской смуты». Но в его распоряжении, по всей вероятности, не было всех мемуаров Новосильцева, составляющих довольно объемистый машинописный том и хронологически охватывающих период 1914–1918 гг. Между тем в них имеются некоторые дополнительные данные о законспирированной группе главного комитета и его деятельности «при Брусилове», т. е. уже после закрытия могилевского съезда и ухода Алексеева с поста верховного главнокомандующего[260].

Новосильцев пишет, что эта группа теперь смотрела на легальный офицерский «союз» как на «хорошую ширму» и, прикрываясь ею, сосредоточила свою работу на «подготовке отрядов, создании кадров» и выработке «ориентировки в политическом отношении»[261]

.

Уже в начале июня Новосильцев, Сидорин и Кравченко направились в Москву, чтобы завязать сношения с «общественными деятелями». На квартире князя П. Долгорукова состоялась встреча с группой членов кадетского ЦК. Сам Долгоруков, как пишет Новосильцев, «находил перемену и правительства, и курса желательной»[262]. Другие присутствовавшие высказывались более сдержанно: считали нужным поддерживать Временное правительство и даже меньшевистско-эсеровский Совет как важную силу, сдерживающую «анархию». Новосильцев следующим образом суммировал позицию кадетских участников совещания: «Они хотят какого-нибудь переворота, но как и когда это делать – вот вопрос»[263].

Перейти на страницу:

Похожие книги

120 дней Содома
120 дней Содома

Донатьен-Альфонс-Франсуа де Сад (маркиз де Сад) принадлежит к писателям, называемым «проклятыми». Трагичны и достойны самостоятельных романов судьбы его произведений. Судьба самого известного произведения писателя «Сто двадцать дней Содома» была неизвестной. Ныне роман стоит в таком хрестоматийном ряду, как «Сатирикон», «Золотой осел», «Декамерон», «Опасные связи», «Тропик Рака», «Крылья»… Лишь, в год двухсотлетнего юбилея маркиза де Сада его творчество было признано национальным достоянием Франции, а лучшие его романы вышли в самой престижной французской серии «Библиотека Плеяды». Перед Вами – текст первого издания романа маркиза де Сада на русском языке, опубликованного без купюр.Перевод выполнен с издания: «Les cent vingt journees de Sodome». Oluvres ompletes du Marquis de Sade, tome premier. 1986, Paris. Pauvert.

Донасьен Альфонс Франсуа Де Сад , Маркиз де Сад

Биографии и Мемуары / Эротическая литература / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Повседневная жизнь советского разведчика, или Скандинавия с черного хода
Повседневная жизнь советского разведчика, или Скандинавия с черного хода

Читатель не найдет в «ностальгических Воспоминаниях» Бориса Григорьева сногсшибательных истории, экзотических приключении или смертельных схваток под знаком плаща и кинжала. И все же автору этой книги, несомненно, удалось, основываясь на собственном Оперативном опыте и на опыте коллег, дать максимально объективную картину жизни сотрудника советской разведки 60–90-х годов XX века.Путешествуя «с черного хода» по скандинавским странам, устраивая в пути привалы, чтобы поразмышлять над проблемами Службы внешней разведки, вдумчивый читатель, добравшись вслед за автором до родных берегов, по достоинству оценит и книгу, и такую непростую жизнь бойца невидимого фронта.

Борис Николаевич Григорьев

Детективы / Биографии и Мемуары / Шпионские детективы / Документальное