Революция консерваторов. Война миров

Более того, приток мигрантов — это, помимо всего прочего, колоссальный удар по социальным программам. Это значит, что, чтобы обеспечить все это притекающее количество людей, надо платить больше налогов. А с чего их платить? Надо же, чтобы что-то работало, что-то развивалось. Я не говорю о том, что санкции или антисанкции могут каким-то образом помешать работе европейской экономики. Речь вообще не об этом. Речь о том, что, когда у тебя резко выросло количество ртов, а приезжающие работать даже не собираются, а если и могли бы, то тот уровень знаний, которым они владеют, не вполне востребован в странах, куда они прибыли, — возникает конфликт. Экономика все в большей степени становится экономикой знаний, а приезжающие все менее соответствуют этой категории, вплоть до того, что не всегда способны грамотно написать слово «знание».

Означает ли это, что Европа не должна принимать беженцев? Нет, не означает. Означает ли это, что Европа должна сдаться перед беженцами? Нет, не означает! Просто никто не отменял правил и никто не отменял умения расставлять приоритеты.

Пока еще не ясно, куда выведет этот путь, но я не исключаю возможности очень серьезного разделения внутри Европы. Не случайно Британия сказала, что хочет выйти из Евросоюза. Не случайно основным ее страхом был страх перед мигрантами, а вовсе не боязнь экономических потерь — нет, британцы даже планировали экономические потери, они все хорошо понимают. Но страстное желание отделиться для них оказалось определяющим. Потому что невозможно вырастить человека как бройлера. Хотя сейчас именно этим и пытаются заниматься.

Задайте себе вопрос — какая страна в Европе сейчас самая важная? И вы с очевидностью ответите — Германия. Но как Германия может быть самой важной страной в Европе, когда у нее нет своего места в Совбезе ООН и нет ядерного оружия? И тем не менее это так. А у Франции есть — но Франция вовсе не самая важная страна в Европе. Потому что, как бы ни относиться к проблеме миграции, но в силу особенностей немецкого характера, несмотря на все кёльнские эксцессы и прочие происшествия, Германия пока еще сохраняет тот самый присущий ей тевтонский дух — который выражается в работе промышленности, в организации занятости и в том, как работает экономический механизм в целом.

И Франция, и Германия, и Италия прошли в своей истории через несколько важных этапов. Французы как нация сформировались довольно давно, и в их истории уже была ситуация, когда, казалось бы, они все про себя понимали. Благодаря мудрости де Голля и его визитам к Иосифу Виссарионовичу Сталину они даже стали победителями во Второй мировой войне, а не проигравшими, как вполне могло случиться.

А вот Германии после Второй мировой войны стали придумывать другую историю и другое понимание. Можете себе представить Германию без армии? Нет, не без какой-то маленькой, компактной армии «еврообразца», а без армейской культуры? Весь прусский дух всегда строился на культуре армии и культуре служения. Это, к слову, то, что сближает две наши страны. Кстати, известный американский политолог Джордж Фридман, основатель частного разведывательно-аналитического агентства Stratfor, больше всего опасается союза Германии и России, считая его единственной экзистенциальной угрозой для Соединенных Штатов. Хотя сама идея, конечно, не его — изначальный смысл существования НАТО, сформулированный первым генеральным секретарем альянса лордом Исмеем, заключался именно в том, чтобы «держать Россию снаружи, Америку внутри, а Германию внизу». Задача не допустить сближения двух сильных континентальных держав стояла всегда.

Когда после войны немцам пришлось пройти через демилитаризацию и постоянное унижение — заслуженное! — это не могло не оставить на них определенный отпечаток, в каком-то смысле родовую травму. Но ведь глубинное понимание служения и готовность к нему рано или поздно проявятся. Сколько ни одевай мальчика девочкой, а все равно рано или поздно, извините за грубость, может случиться эрекция и юбочка резко окажется тесной.

Народ чувствует свое предназначение, несмотря ни на что. Чувствует склонность к тому или иному образу жизни, к тем или иным занятиям. И вывести из него другой типаж никогда не получится. Нельзя добермана превратить в болонку. Есть глубинная данность. Эта данность, если угодно, заложена в структуре немецкого языка, в самих его звуках. В немецкой классической литературе. Во всем опыте, доставшемся немцам от тех государственных образований, которые существовали ранее на территории современной Германии.

Сейчас очень интересно смотреть на то, как Германия постепенно, в других, мирных, областях, восстанавливает собственное представление о своем могуществе. И пытаться объединить немцев с французами — дело, конечно, трогательное, но вряд ли возможное. Опять-таки — не потому что одни хорошие, а другие плохие, нет. Просто это совершенно разные народы, разные культуры, разная история и разное представление о себе и других. И конечно, исторический груз постоянных войн друг с другом.