Резидентура. Я служил вместе с Путиным

Весной 1952 года я познакомился с будущим своим закадычным приятелем Левушкой Бардановым, который тоже приехал с Кубани и учился курсом выше на отделении славянской филологии. Точнее, Лев со мной познакомился. Подошел запросто, представился и заговорил. Осенью того же года мы оба получили места в общежитии. Решили поселиться в одной комнате. Общежитие РГУ было новое, хорошо благоустроенное, чистое, теплое, уютное. В комнату вселяли по шесть человек. Пятикурсников – по четыре. Молодожены могли рассчитывать на отдельное жилище. В нашей комнате первоначально жили четверо русских и два поляка. В следующем году прибавилось двое немцев, а мы с Левушкой представляли нашу великую Родину, пребывая в абсолютном меньшинстве. В то время в Ростовском университете училось много иностранцев. Преимущественно это были поляки, венгры, немцы, румыны, корейцы. Мы с ними быстро сходились и вскоре забывали, что они не совсем наши. Иностранцы же, в свою очередь, признавались в том, что среди нас быстро утрачивают ощущение заграницы. Все мы были тогда молоды, все верили во всемирное братство людей и в рай на Земле. Эта вера сплачивала нас и облагораживала отношения. Больше дружили с поляками и, как ни странно, с немцами. А, впрочем, что тут странного? Мы представляли наиболее пострадавшие от войны народы. Очень бережно, участливо относились к корейцам. Все они были травмированы войной, что заливала в те дни горящим напалмом их страну.

Левушка Барданов, поэт и художник, ввел меня в редакцию факультетской стенной газеты, которая была отнюдь не скучной и занудной, как большинство изданий подобного рода. Газета выходила ежедневно, и каждое утро под ней толкалась и шумела солидная толпа читателей. Редакция на несколько лет сделалась родным домом. Здесь я, несостоявшийся журналист, отводил душу и оттачивал перо. Сколько тут было написано фельетонов, пародий, басен, эпиграмм и обычных репортажей! И все это одним махом, и все это на краешке редакционного стола! Здесь царил вольный дух интеллектуальной раскованности и чистого юного товарищества. Здесь всегда было весело. Здесь украдкой можно было полюбоваться самой красивой девушкой факультета Томкой Романовой, которую в мужских кругах величали не иначе, как Первой Леди. Кстати, о девушках. Они стали обращать на меня внимание, когда мне стукнуло восемнадцать. Я на них – еще раньше. Но всегда случалось так, что я влюблялся в хорошеньких дур, меня же любили девушки умные и содержательные, но не очень красивые. Наверное, поэтому я уехал из университета без спутницы жизни.

Сегодня то время называют черной дырой, а нашу страну того периода сплошным концлагерем. Чушь собачья! Вы послушайте лирические песни той поры. Такие песни не поются в черных дырах и концлагерях. Все дело в том, что Сталин строил свою империю в двух измерениях, в двух плоскостях, которые никогда не пересекались. Первая плоскость была для большинства. На ней люди жили обычной жизнью: трудились, влюблялись, радовались весеннему ветру и солнцу, ездили в отпуска, отмечали праздники, вливались вечерами в толпы на ярко освещенных улицах больших городов, непринужденно шутили, смеялись. Вторая плоскость была для меньшинства, хотя и весьма многочисленного. Там мела поземка, лаяли сторожевые псы, маячили на вышках часовые, тянулись до дальних горизонтов ряды колючей проволоки. Это был архипелаг Гулаг, где вместе с уголовниками и фашистскими пособниками отбывали немыслимые сроки бывшие люди, осужденные еще в 30-е годы. Для большинства это была terra incognita. Клянусь, что слово «Гулаг» я впервые услышал только в 60-е годы, когда начал работать в ЧК. Говорят, что в людях той поры сидел постоянный страх. Не было страха! Чего следовало бояться, если за все время моей учебы в университете в нем не арестовали ни одного человека? Да и ради чего требовалось сажать людей? Они ведь в огромном большинстве своем были преданы режиму, верили ему, шли за ним. В тот момент Сталин имел как раз тот народ, который он хотел иметь. Со мной учились дети репрессированных в 30-е годы. У Анатолия Слинько, Владимира Барсукова, Дмитрия Джавахидзе отцы были видными партийными работниками. Все они сгинули в Гулаге. Как видите, это не послужило препятствием для поступления их детей в советский вуз. Анатолий Слинько даже получал Сталинскую стипендию. Таковы были парадоксы того времени. К сему следует добавить, что я хорошо знал всех троих и ручаюсь: любой из них в случае необходимости отдал бы жизнь за власть, оставившую его сиротой. Так же поступил бы и я, ибо власть эта была освящена столетиями самой что ни на есть праведной борьбы многих поколений за счастье человечества. Во имя священных идеалов власти этой дозволялось и прощалось очень многое.