Рябиновый дождь

— А если я разверну лошадь и возьму да укачу своей дорогой? — спросила она тем же строгим и не по-женски холодным тоном, хотя ее карие и необычайно большие глаза смотрели на парня довольно искренне, с сочувствием и пониманием. Желая казаться суровее, она наморщила лоб и спрятала доброжелательные глаза под черными и по-девичьи длинными ресницами. Потом, сосредоточившись, пристально поглядела на него. — Что тогда?

И Саулюс не нашел слов. Удивленный, он смотрел в глаза женщины и никак не мог понять, откуда столько твердости в их очень милом и спокойном взгляде. Тем временем человечек распряг лошадь и, не осмеливаясь сам что-либо предпринять, топтался возле машины. Женщина глянула на него и еще больше насупилась. Потом решительно подошла и надавила мужу на шею.

— Согнись и поищи крюк, баран, — ткнула пальцем в буфер. — Он здесь. — Улыбнулась шоферу: — Мы когда-то тоже собирались машину покупать.

Саулюс бросился помогать. Привязав валек, несколько раз с силой подергал веревку, проверяя узел, потом схватил вожжи и хлестнул лошадь, а сам прыгнул за руль. Гнедок напрягся, «Волга» без видимых усилий выбралась на дорогу и замерла с тихим урчанием. Саулюс вылез попрощаться.

— Чего хромаешь? — обеспокоенно спросила женщина.

— Наверно, вывихнул, когда тормознул, или черт его знает что.

— Нехорошо, — снова улыбнулась она и успокоила: — Вот и конец твоему горю. — Потом, будто ничего и не было, спросила: — И куда ж несся как угорелый?

— Домой, — не мог соврать Саулюс.

— К жене или еще к кому? — расспрашивала, словно старая знакомая или соседка.

— К жене, — объяснял как ребенок и почему-то подумал: «Но из-за нее и впрямь еще можно согрешить».

— И мой никак от юбки не оторвется, — сказала с какой-то только ей одной понятной болью. — Когда надо было в армию уходить, меня оставить побоялся, накурился чаю и пожелтел весь.

Человечек виновато улыбнулся и снова хотел улизнуть, но женщина схватила его за рукав:

— Поройся в бумажнике.

— Сколько? — сразу же понял тот.

— Хватит красненькой, — решила она.

— Не надо. За что? — смутился Саулюс.

— За страх, — объяснила она, — ну, и за эти царапины.

И опять Саулюс не посмел ослушаться. Взял червонец, сложил пополам, сунул в карман и, нащупав Йонасовы папиросы, предложил закурить.

— Он только чайный лист сосет, — женщина строго оттолкнула руку Саулюса. — А мне вроде и не пристало…

Человечек сдернул с грядки телеги вожжи, хлестнул кнутом по земле и погнал лошадь:

— Но-оо, чтоб тебя!.. Нно-о, браток… — удалялся с огромным бревном, а его жена все не хотела расставаться с Саулюсом.

— Вот и отлично, что ты такой сговорчивый. Если опять будешь в наших краях — загляни, не побрезгуй… Наш хутор тут первый за лесом. И постель найдется, и голодным из-за стола не встанешь. Ну как? — Она немного раскраснелась, говорила с ним как с добрым знакомым, смотрела на него милыми, ласкающими душу глазами.

— Заеду, — Саулюс не мог ответить иначе, хотя чувствовал, что говорит против собственной воли. — Обязательно, — и, совсем не желая обидеть ее, посмотрел на уезжающего человечка.

Заметив это, женщина слегка рассердилась:

— Ты его боишься?

— Не-ет, — промычал Саулюс, глядя на безнадежно согбенную спину измученного мужичка и не понимая, чем этот неудачник так привлек его внимание. В первое мгновение ему показалось, что они где-то уже виделись, а затем возникла уверенность, что они непременно встретятся, и еще не раз… И от неясного, недоброго предчувствия дрожь прошла по телу.

— Не волнуйся, он теперь только с теплой грелкой спит, — она сказала ему это будто доктору, нисколько не стесняясь и не думая, что ее могут понять превратно. Потом сдвинула платок на плечи, еще раз согрела его открытым, любопытным взглядом, тяжко-тяжко вздохнула, окончательно снимая с лица смущение и следы застенчивого румянца.

Саулюс застыдился этой откровенности, испугался и хотел юркнуть в машину, но, сделав шаг, припал на больную ногу и, сморщившись, остановился.

— Я же говорила: пройдет испуг — появится боль, — не растерялась женщина и, обхватив его, подвела к машине. — Садись, — открыла дверцу и рывком стащила намокшую туфлю. Снять мокрый носок оказалось несколько труднее. — Ого! — удивилась, а Саулюс даже вспотел, глянув на грязную и неприятно пахнущую стопу.

— Я сам, — дернулся, не зная, куда девать глаза.

Но женщина не проявила брезгливости. Отошла в сторонку, намочила в канаве платок, выжала его на стопу, помыла и, вытирая, проговорила:

— Чего покраснел?.. Как будто мать никогда твои пеленки не стирала. Все вы такие: грязи боитесь, а в грязь лезете.

— Я в болоте ноги промочил, — стал оправдываться, словно перед матерью, ибо чувствовал, как с каждым прикосновением ее рук уходит злость, накопившаяся за день, и как от этого ему хочется быть очень хорошим и послушным.