Рябиновый дождь

— Не слепая, — одернула она вспыхнувшего Саулюса и предупредила: — Но мне твоя нога не нравится, — помяла, потискала пальцами лодыжку и добавила: — Хорошо, если только вывих. — Потом, словно опытный хирург, стиснула стопу, с поворотом дернула изо всех сил и вправила сустав. Саулюс подпрыгнул, сморщился от боли, и она упрекнула: — Ну и слаб же ты…

— Какой есть, — оскорбился парень и машинально облизнул сухие губы.

— А дорога-то дальняя?

— Дальняя.

— До Вильнюса?

— Да.

— Не доедешь.

— Мне лучше знать. — Саулюс взял себя в руки, встал, хромая, доплелся до багажника, вытащил сухие носки, переобулся и снова сунул распухшую стопу в размякшую, влажную туфлю. — Ну, докторка, всего доброго!

Она улыбнулась ему словно ребенку, изображающему сурового мужчину, и снисходительно спросила:

— А кого же ты пугаешь этой своей суровостью?

— Сказал: какой есть.

— Не такой, — она опять рассмеялась, — и путаешь только себя. Теперь и пугают-то с улыбочкой, обходительно.

— А мне кажется: если не умеют уважать, пускай хоть боятся.

— По-детски все это. Если ты не веришь в себя, значит, пестуешь в себе великий страх. Тебе бы судебным исполнителем поработать или в хорошие руки попасть.

— В какие еще руки? — вроде не понял Саулюс, но про себя уже протестовал: не ее дело подозревать и учить меня. Чего она пристала? Чего лезет, будто за профвзносами?

— А мои не хороши? — Она рассмеялась, рассматривая свои руки, но глаза ее не повеселели. Они так и остались грустными; с легким упреком, как на несмышленыша, смотрела она на Саулюса. — Я же не слепая: тебе женское тепло теперь как воздух требуется.

«Ведьма», — подумал Саулюс и даже попытался рассердиться.

— Ты своего папашу как-нибудь отогрей, — сказал и словно грязью плеснул, но после этих слов не посмел прямо взглянуть на нее, а тайком посматривать ему надоело. К тому же он вдруг почувствовал, как изнутри начинает медленно подниматься эта хорошо знакомая ему трепещущая волна, такая горячая и так же приятно заволакивающая разум, как и в то утро, полгода назад, когда он с Грасе на руках, не разуваясь, вошел в речку… «Но ее я не подниму», — подумал с досадой и застыдился.

— Я с тобой по-хорошему, а ты уже камушки подбираешь. Нехорошо, — взгрустнула и стала ломать в руках палочку. — Кроме того, хоть я и нехорошая, но тебе неровня… и женщина.

— Вижу, поэтому и не сватаюсь. — Саулюс распалял себя и чувствовал, что на душе уже нет злости, осталась только какая-то незадачливая детская строптивость; он еще хотел побороться за свою мужскую честь, но и это желание тут же исчезло, его заслонил стыд. Опустив глаза, неожиданно буркнул: — Вы тоже не гладите по головке.

— Но ты не мой муж.

— Я и не собираюсь им стать.

— Спасибо, но ты напрасно дуешься. Ведь я стараюсь угодить не тебе, а твоему шефу.

— Ведьма, — буркнул в растерянности и стал пятиться, мысленно осуждая себя за такую глупость: «Может, мне не стоило говорить это? Может, она только пошутила? — И снова принялся обвинять себя: — А чего она лезет, чего навязывается? Ведь говорил я: тороплюсь к жене. Подумать только — красавица! Она, чего доброго, на целых десять лет старше меня. Барышня-учительница», — повернулся, шмыгнул в машину, мотор которой все еще тихо урчал, надавил на газ и умчался не попрощавшись.

Уже опускались сумерки. Автострада была мрачная и пустынная. Привычным движением он нажал на рычаг и включил фары. Желтоватые лучи протянулись вперед и осветили ярко блестящее шоссе. На вобравшем в себя дневное тепло асфальте в предчувствии утренних заморозков грелись лягушки. Множество их уже было раздавлено колесами машин, но на их место в поисках убегающего от осени лета скакали все новые и новые пучеглазки. При свете фар они странно блестели, но еще более странными казались их продолговатые, приплюснутые к земле тени. Саулюс смотрел на них, смотрел и вдруг передернулся, представив, что мчится не по привычному, насыпанному человеческими руками шоссе, а по огромной спине какого-то живого, через всю землю протянувшегося существа. Он машинально притормозил, подрулил к обочине и остановился.

«Ну, чего вы все сюда? Чего вам здесь надо? — отбрасывал их в сторону носком туфли, в сердцах пинал к обочине и, понимая, что все это бесконечно глупо и смешно, снова бросился за руль. — Почему?.. Почему все настолько глупо и смешно? Почему так неразумно устроено? — Не мог успокоиться, нечто подобное, казалось, есть и в жизни людей, но, не умея конкретизировать свою мысль, он занервничал еще сильнее и, сам того не замечая, все увеличивал и увеличивал скорость. — Ничего не выйдет… — Он не мог забыть эту суровую, грубоватую, но по-своему прекрасную женщину. Еще ощущал прикосновение ее сильных рук, жар высокой груди и, вспомнив извивающегося вокруг нее пожелтевшего, словно китаец, мужичка, невольно вздохнул: — Ну и везет людям!»

— Какой же он осел! — выругался вслух.