«Рядом с троном – рядом со смертью»

– Всё по твоему велению сделано. И для чего нам, скажи на милость, столько чуть живых нахлебников? Хлеб, что они сожрут, лучше нищим у храма раздать, хоть на небесах зачтётся.

– За спасение этих людей тоже небесная награда выйдет, – сообщил я дядьке, нисколько мне не поверившему. – Мужиков опросить – кто чего умеет, земледельцев на пашню осадить, мастеровых по пустым дворам развести. Прочих – в дворские слуги, баб також, или по мужикам ихней веры раздать, или к работам при княжьих палатах определить, – выдал я наказ об обустройстве выкупленного полона. – Детей полоняников не отбирать, пусть с матерями живут.

– Сирот куда? – лаконично осведомился Ждан.

– Раздай по крепким дворам, али тем, кому Бог своих деток не дал, – пришло, наконец, мне на ум решение. – Пускай как своих растят, за то им от князя помощь кормом будет и в податях послабление.

Хмыкнув, Тучков потопал к выходу из палат.

В спину я ему добавил:

– Каждый день с ногайских отрядов ослабевших пленных выкупай, до тех пор пока запасы хлебные или казна у нас не истощатся.

После вечерни появился хмурый Лошаков вместе с губным старостой Мурановым.

Перекрестившись несколько раз, телохранитель произнёс:

– Видит Бог, как сквозь землю видел ты, княжич, меня за татем тем заезжим отправляя. Он, ить и ста шагов не отъехали, стал посулами меня улещивать.

– Много давал? – для общего сведения заинтересовался я.

– Начал с трёх алтын, у избы своей уж пять рублей сулил, – улыбнулся Иван. – А уж показывать, где проживает, как не хотел, дважды плетью отходить пришлось.

– Что ж не взял да не отпустил? – сумма предлагаемой взятки была по здешним меркам огромной.

– Побоялся, – признался Лошаков и прибавил: – За душу свою побоялся, глаза у татя того как у аспида-искусителя зыркали. Мнилось, сам нечистый в нём сидел да торг вёл.

– Что нашли при обыске? – вопрос задал для проформы, из-за ерунды на ночь глядя не пришли бы.

– За Угличем, в сельце малом поселился вор ведомый, – сообщил верный охранник. – Да дружок евойный там же обитал. Деток там нашли с десяток. Ликом вроде все нашенские, русые да курносые, а вот лопочут по-немецки. Однако ж двое малых отроков глаголили русским наречием да крест верно творили. Назвали сельцо Пирогово, яз таковое ведаю – у монастыря Калязинско-Макарьевского оно.

– Ну и что вы вызнали у татей? – поинтересовался я у обоих пришедших.

– Чего там узнавать? – хмыкнул Муранов. – Мню, желали воры родителями детишек сказаться да в холопство их отдать. За то надобно их наутро повесить. У меня как раз в клети тать сидит – впервой попался, вот он сие дело сработает. На торгу велишь вздёрнуть аль на проезжей дороге, прочим в поучение?

– Так что пойманные-то рассказывают? Как же они немецких детишек за своих-то выдать хотели? Да откуда калязинцев взяли? – следствие мне казалось явно не завершённым.

– Какое нам дело до еретикового последа? Пущай хоть поедом их жрут, – удивился губной староста. – А воры лжу сказывают, де купили у ногайцев, думали, нехристи, знали б, что православные, – сами матери с отцом возвернули. Да завсегда пойманные изворачиваются. Вот увидишь, княже, перед шибенецей они еще «слово и дело государево» орать учнут, мол, тайны великие знают. Токмо что татям головным [113], что от них скупщикам, что лживым во холопство подпищикам – всем едина казнь, чего тут разыскивать-то далее?

– Нет, идите да узнайте точно, зачем покупали, где воровали детей, куда девать собирались, – отправил я опять к губной избе Лошакова и Муранова.

Ещё до рассвета я проснулся от звуков голосов. В проходной к опочивальне комнате препирался Лошаков с охраняющим мой ночной покой истопником.

Встав, накинул кафтан и вышел к спорящим.

– Что узнали от татей головных?

– Лютое дело, княже, – хрипло ответил Лошаков.

Видимо, прошедшая ночь ему далась тяжело, лицо посерело, глаза сверкали лихорадочным блеском. Осенив себя крестом, Иван пересказал события недавнего прошлого.

– С третьей пытки, как начали огнём жечь, стали воры согласно показывать. – Произнеся это, телохранитель помялся и продолжил: – Хоть многия ятые у тех злодеев детишки и нехристи, лживо крещённые, а и их на такую долю обрекать не мочно, Господь не простит. Тати, нами пойманные, детишек на Москву да Ярославль свозили, и купленных, и за яблочко наливное приманенных. Там другие людишки, Богом отверженные, малым руки-ноги ломали, очи жгли да языки рвали. Сломатые члены искривляли всячески. Кто из младенцев опосля сих мук в живых оставался – тех к лживым нищим отдавали, христорадствовать. Надобно тех нелюдей к стольному граду отправить, пущай их там порасспрашивают о сообщниках да казнят четвертованьем аль на колесе.