Рядовой свидетель эпохи.

И только Павка Лебедев делал в тот день большие запасы, пряча их по разным потаенным местам. Через два-три дня к нему тянулись друзья и приятели, рассчитывая чем-нибудь поживиться, и он всех понемногу бескорыстно угощал, кого меньше, кого больше. В 1941 году он закончил школу шоферов в Ростове, о чем давно и страстно мечтал. Рассказывали, что на войне он был шофером, остался жив, к бывшей директорше детдома присылал, видимо, из Германии, много всяких вещей, прося сохранить их до его возвращения из армии. Но когда после демобилизации он приехал в Ростов, надеясь, видимо, на то, что все для него сохранили, был страшно обескуражен: все, что он слал с фронта, бесследно пропало. Директорша, будучи еще действующей директоршей, за злоупотребление своим служебным положением (рассказывали, прихватывала домой детдомовский хлеб!) загремела на 8 лет в заключение, а оставшаяся семья проела все, присылаемое им с фронта. Был он очень обижен этим, обескуражен настолько, что никогда в Ростов больше не появлялся. Ему, очень бережному, хозяйственному человеку пережить такую ситуацию, думается, было очень нелегко.

Иван Скрипкин. В момент моего появления в детдоме он был одним из самых старших воспитанников по возрасту. Был он инвалидом, одна рука у него была, видимо, парализована, другой же рукой он очень хорошо рисовал. Помню еще, как своеобразно он играл с нами в футбол, активно работая с мячом плечом той руки, которая преднамеренно не могла коснуться мяча. Из детдома попал в мастерскую знаменитой ростовской финифти, там работал, проживая какое-то время еще в детдоме. В ростовском музее было выставлено несколько его работ, одна из которых называлась, кажется, «Красногвардеец».

В середине 1970-х годов мы встретились с Р. Ковалевским, случайно разыскавшим меня через ростовскую школу, где он учился, находясь в ростовском детдоме. Он затеял с этой школой переписку и возбудил поиск школы, в которой мог учиться Герой Советского Союза балтийский летчик-штурман Михаил Советский, погибший в одном из боевых вылетов на Балтике. Об этом летчике в те 1970-е годы прошло несколько публикаций в центральных газетах. Я тоже тогда обратил внимание на эти публикации. Дело в том, что у нас в детдоме в середине 1930-х годов был тоже воспитанник Миша Советский, примерно ровесник И.Скрипкина.

Но я хорошо помнил, что наш Миша Советский был неизлечимо болен. У него был, как тогда говорили, порок сердца, и летчиком он вряд ли мог стать. Я свое мнение высказал Р. Ковалевскому, который был уверен в том, что Герой Советского Союза Михаил Советский — это именно наш Миша Советский. Он развил бурную деятельность в поиске материалов о нем. Кто-то в Ростове тогда нам подсказал, что недалеко от Ростова, в деревне живет бывший воспитанник ростовского детдома, хорошо нам знакомый Скрипкин. Мы стали его разыскивать, вместе с учительницей школы, которую Руслан Ковалевский возбудил благородной идеей поиска материалов о детстве павшего в боях Великой Отечественной Героя Советского Союза. Потратив однажды на поиск целый день, благо еще, что были на автомашине, наконец, разыскали Ивана Скрипкина в соседнем с Ростовом Петровском районе. Он со своим сыном пас в тот день деревенское стадо, и там, у стада состоялся долгожданный наш разговор. Он хорошо знал и помнил нашего Мишу Советского, подтвердил, что тот был безнадежно болен и сообщил о том, что он давно уже умер.

Позднее я узнал, что Герой Советского Союза летчик Михаил Советский тоже был детдомовцем с грудного возраста, но московским детдомовцем, никаких сведений об истинном его имени и фамилии в детдоме не было, как и у нашего Миши Советского. Тогда часто таким давали и имя, и фамилию в детдоме. Почему-то так случалось, что часто в разных детдомах им давали имя и фамилию Миша Советский. С фамилией понятно, почему такая, а вот с именем, почему обязательно Миша, — загадка. То ли потому, что кто-то из высших чинов Наркомпроса имел имя Миша, то ли из-за созвучия, пока не ясно.

Меня же после встречи с И. Скрипкиным заинтересовала последетдомовская его биография. Все же необычно как-то, зрелый мастер — художник по финифти, обладатель редкой творческой профессии, он отошел от искусства, стал много лет спустя после войны пастухом. То, что он, художник, стал пастухом, это меня не удивило, в этом просматривается подлинная тяга к общению с природой, незабываемые утренние зори, вечерние закаты — подлинные источники вдохновения и философских раздумий о природе, о человеческой душе, о мироздании в целом. Мало кто способен променять все другое на эти ощущения...