Ричард Длинные Руки — ландесфюрст

Он насторожился.

— Ох, что-то мне перестало нравиться это обращение…

— Дорогой барон, — повторил я, — а вас не переубеждает тот факт, что они намеревались уничтожить все население этих земель?.. Вплоть до Великого Хребта, так как о Тоннеле еще не знали?.. Уничтожить даже женщин с детьми, чтоб уж точно никто не стал строить здесь корабли и через тысячу лет.

Он гордо выпрямился и ответил с достоинством:

— То они, а то мы.

Я смотрел на него с растущей нежностью, барон Альбрехт из всех моих чистых душами и сердцами военачальников выглядел самым практичным и даже порой циничным, но, оказывается, даже для его цинизма есть ограничители… в виде христианских добродетелей.

— Дорогой барон, — повторил я в третий раз, — мне радостно видеть торжество светлого гуманизма в нашем христианском обществе!.. У язычников все было просто и естественно: на соседние страны нападали, чтобы убивать и грабить. А уцелевших уводить в плен. Все просто и бесхитростно. Но вот над миром засияла звезда Христа, полная гуманизма и человеколюбия!.. Сын Божий заявил, что в мире не должно быть рабов, не должно быть жертвоприношений… и там, где приняли его веру, этого варварства не стало. Уже нельзя нападать на соседние страны для того, чтобы убивать и грабить, это бесчеловечно и негуманно, это дикость и варварство, а можно только нести им кроткую веру Христа… конечно, сопротивляющимся сам Христос велел нести не мир, а меч, но главное в том, что возвышенный гуманизм настолько укоренился в наших сердцах, что я умиляюсь, глядя на вас… и вообще…

Он насупился и переспросил с подозрением:

— Ну и где во мне гуманизм?

Я всплеснул руками:

— Как где?.. Да в старое доброе время этих пленных либо в рабы, либо просто перебили бы, и все!.. И никаких угрызений совести. А теперь, когда мы гуманисты и человеколюбцы, для которых каждая жизнь бесценна, ибо она — вселенная, мы не можем поступить вот так грубо!.. Но живем пока что в этом грубом мире, где мы изменились раньше, чем они и даже он, мир!.. И что мы делаем?.. Верно, барон, мы подправляем ситуацию, когда не хотим убивать беззащитных пленных, но… вынуждены. Защищаясь.

Он пробормотал:

— Но… это ложь…

— Ложь, — согласился я. — Ложь — это первый шаг к гуманизму, доброте, состраданию и человеколюбию. Когда мы все еще иногда поступаем как варвары, мы понимаем, что это не совсем хорошо, и мы что-то да придумываем, чтобы скрыть свои неблаговидные поступки… а во времена до прихода Христа мы не стали бы их скрывать вовсе, не понимая даже, зачем скрывать, мы же такие вот и есть животныя!

Он посмотрел кисло.

— Что, мы настолько уже заражены гуманизмом, что врем на каждом шагу?

— Не на каждом, — утешил я. — Это потом будет на каждом!

Он перекрестился.

— Господи, спаси и помилуй!

Я сказал успокаивающе:

— Успокойтесь, это будет только при полном торжестве гуманизма и терпимости.

Он вздохнул вроде бы с облегчением, потом насторожился, в глазах блеснула подозрительность.

— Сэр Ричард, я знаю только дома терпимости. Как они могут восторжествовать в нашем чистом и благородном мире?

— А вот так, — ответил я. — Полный гуманизм — это дом терпимости на весь мир. Но, барон, учтите, — без «дорогой», как вы и хотели, — мы пока живем в этой эпохе, и от нас зависит, каким будет мир в далеком будущем. Так что давайте, барон, засучим рукава.

Жаждущих подвигов турнедцев я отправил в Гандерсгейм. Граф Рейнфельс попросился на прием и намекнул, что сюда пираты не скоро покажутся, если даже и решатся, а вот в Гандерсгейме он мог бы помочь Альвару Зольмсу, за которого он и сейчас чувствует ответственность и чуточку вины, за то, что позволил ему остаться.

— Граф, — сказал я, — вы совершенно правы. Отправляйтесь. Руководит всей операцией граф Ришар, он опытнейший полководец, родился в седле, вспоен из шлема и вскормлен с конца копья…

Он улыбнулся.

— Мы с ним общались.

— Прекрасно, — сказал я с облегчением. — Надеюсь, как два старых волка, быстро разберетесь, что делать. Подчиняетесь только графу Ришару, больше никому.

— А мой Альвар, что с ним?

— Если захочет к вам, никто не станет удерживать. Но если предпочтет твердую руку графа Ришара и никакую больше — его право. Как вы понимаете, он за это время уже подрос…

Он поклонился.

— Ваша светлость, с вами все растут быстро.

— Спасибо, граф, за лестный комплимент.

Он покачал головой:

— Это не комплимент, сами знаете. Потому под ваши знамена стремятся рыцари, жаждущие славы и добычи, даже из далекой Ламбертинии.

— Ну что вы, граф!

— Да вы это сами знаете, — сказал он безжалостно. — Я здесь сразу же встретил трех рыцарей из Фарляндии и одного из Вендовера — это наши соседи с востока. Его Величество Барбаросса приказал не препятствовать таким искателям приключений пересекать земли Фоссано и даже помогать по возможности…

— Я люблю Барбароссу, — сказал я с чувством. — Только ему об этом не говорите, обидится.

Он поклонился.