Ричард Лаймон. Ночь в тоскливом октябре

Жилые дома остались далеко позади. По обе стороны улицы располагались коммерческие здания: кафе, парикмахерская, автозаправка, итальянский ресторан «Луиджи», цветочная лавка, комиссионный магазин. Все они были закрыты на ночь. В большинстве магазинов было темно, но в некоторых горел слабый свет.

Вот витрина комиссионки, например. Там, в приглушенном свете можно было увидеть пару жалких манекенов с выцветшей, облупившейся краской на лицах. Они стояли, замершие в странных позах, охваченные беспричинным весельем.

Худой, жизнерадостный мужчина в шляпе-цилиндре и фраке хотел походить на Кларка Гейбла, но половина его усов отсутствовала. Его подружка, со слегка покосившимся рыжим париком, носила ярко-красное платье с блестками, в стиле «флэпперов» из Ревущих Двадцатых. Оригинальная хозяйка этого платья, вероятнее всего, оставила этот мир даже раньше, чем половина усов Кларка.

Будучи довольно регулярным посетителем пончиковой Данди, я заметил витрину этой комиссионки давно, еще на первом курсе. Поначалу, меня забавляли эти видавшие виды манекены и их старомодные костюмы. Мне также нравилось смотреть и на другие предметы в витрине: старые столовые приборы, вазы, грампластинки, даже пару картин в рамах. Но потом, направляясь в закусочную как-то вечером один, я задержался у витрины чуть дольше обычного. Именно тогда я осознал, что манекены, одежда, и вообще практически все, что выставлялось в этой витрине, представляло собой артефакты, оставшиеся от мертвых людей.

От этой мысли мне стало тоскливо и не по себе.

Проходя в следующий раз в пончиковую, я перешел на другую сторону улицы, чтобы не смотреть на витрину комиссионки. Но это не помогло — я все равно знал, что она там.

После этого, я стал избегать закусочной Данди. В принципе, всерьез намеревался никогда в нее не ходить, но однажды, теплым вечером поздней весны в прошлом году, мы с Холли гуляли по городу. Я знал, что мы прошли уже довольно большое расстояние, но моим вниманием владела Холли, а не наше местоположение. Мы держались за руки. Внезапно, она остановилась. Я тоже. И оказался лицом к лицу с витриной комиссионки.

— Ни фига себе! — сказала она. — Ты только глянь на это всё.

Я глянул. Но когда Холли была рядом, я не ощущал мрачного дыхания тлена.

— Вон Кларк Гейбл стоит, — сказал я.

— Похоже, половину его усов унесло ветром.

Я рассмеялся.

— А это что, типа, Скарлет? — спросила она.

— Скорее Зельда,[6] мне кажется.

— Но это должна быть Скарлет, больше некому.

— Ну, возможно.

— Если ты хочешь, чтобы это была Зельда…

— Нет, я не против.

— Она же была в его книгах, да?

— Вроде бы. Она, вроде, есть в «Ночь нежна»,[7] но он не называл ее там Зельдой.

Холли повернулась ко мне лицом и обвила меня руками, как часто делала — не совсем обнимая, а лишь слегка прижимаясь ко мне, так чтобы я почувствовал прикосновение ее груди, когда она запрокинула голову, чтобы посмотреть мне в глаза.

— А я в твоей книге буду когда-нибудь? — спросила она.

— Конечно, будешь, — меня всегда смущало и будоражило воображение, когда она говорила обо мне как о писателе, словно всерьез верила, что это возможно.

— Но только под моим настоящим именем, ладно? Холли будет хорошим именем для моего персонажа, как считаешь?

Я кивнул. На самом деле, не мог представить ее с каким-либо другим именем, кроме Холли.

— Когда ты станешь знаменитым большим писателем, — сказала она, — я покажу эту книгу моим детям и расскажу, как была с тобой знакома в молодости.

— Ты хочешь сказать, нашим детям? — я и так знал, что она не собиралась говорить про наших детей, но все равно почувствовал потребность спросить.

Ее нежные глаза посмотрели на меня снизу, и с грустным лицом она сказала:

— Ты заслуживаешь кого-то получше меня.

— Что? — спросил я, хотя прекрасно ее расслышал.

— Ты найдешь кого-то еще, кого-то красивее меня, и умнее…

— Я не хочу кого-то еще.

— Это ты сейчас так думаешь.

— Я люблю тебя, Холли.

— Ты любишь мой образ у себя в голове.

— Это еще что значит?

— Просто может быть, я не та, за кого ты меня принимаешь.

— Тогда кто ты?

Мягко улыбнувшись, она потерлась об меня и сказала:

— «Я — никто. А ты кто?»[8]

Взяла на вооружение Эмили Дикинсон, значит.

— Ты — не никто. Ты — Холли Джонсон, и я люблю тебя целиком и полностью.

— Главное, не забудь мое имя, дорогой, когда настанет время поместить меня в ту книгу.

У меня возник комок в горле, но я сумел сказать:

— Я никогда не забуду твое имя. Но если ты уедешь и бросишь меня, как я узнаю, куда тебе послать экземпляр?

— Я тебя не брошу. Ты меня бросишь. Насчет экземпляра не волнуйся. Я буду покупать все твои книги. Буду твоей самой большой фанаткой.

Потом мы поцеловались, стоя перед витриной комиссионки, под взглядами Ретта и Скарлетт (или Зельды). А я чувствовал себя раздавленным. Но потом мы зашли в закусочную, и Холли вела себя так, словно ничего ужасного не произошло. Поев пончиков, мы отправились в большой лесопарк за городом, и занялись любовью под деревьями, и все казалось как-то слаще, неотложнее, интенсивнее, чем когда-либо раньше.