— Зачем вы убили его, ваше величество? — с упреком спросил Люк де Пон, вместе с горестным оруженосцем венгра склонившись над трупом. — Парню еще нет и двадцати!
— Я не хотел его убивать, — искренне сожалея об этой нелепой смерти, пробормотал Ричард, слезая с седла и тоже склоняясь над мертвым леведем, совсем еще мальчиком. — О черт! Дурачок неудачно приземлился и, видимо, сокрушил себе шейные позвонки. А я ведь даже подумал о том, что такого дерзкого смельчака стоило бы взять в свою гвардию. Какое славное лицо… И какое дурное предзнаменование…
Чтоб больше не расстраиваться, король Англии вернулся в седло и отправился осматривать покоренный Иерусалим-сюр-мер.
Повсюду крестоносцы захватывали дома, повсюду меж ними вспыхивали драки за лучшее жилье, и не одно знамя слетало с крыши в пыль, но почему-то падение именно австрийского стяга повлекло за собой столь удручающие последствия. Мертвое лицо комбатанта Ласло так и стояло перед глазами Ричарда.
На одной из улиц ему встретился окруженный свитой король Франции.
— Ну что, Уино, — обратился он к Ричарду, — Сен-Жан-д’Акр — это тебе не Кипр с трусоватыми греками. Кстати, ты не забыл про наш уговор? Подумал о том, какая часть Кипра отойдет под французскую корону? Мне бы хотелось получить ту, на которой находится берег Афродиты.
— А какую часть владений покойного Филиппа Фландрского ты уготовил для английской короны? — в ответ полюбопытствовал с лукавой усмешкой Ричард.
— Позволь! — тотчас вспыхнул Филипп-Август. — Владения во Фландрии переходят ко мне по праву наследства. Не станешь же ты утверждать, что мы покорили их, участвуя в крестовом походе!
— Ничего не знаю, Филу. Мы с тобой дали зарок делить пополам все, что достанется нам во время похода, а Филипп Фландрский скончался именно в то время, как мы совершаем крестовый поход. Верно? Так что подумай о Фландрии, дружок, а я подумаю о Кипре.
— Нахал же ты, Расса! [77]
— фыркнул король Франции. — Кто-то, может быть, и участвует в крестовом походе, а кто-то развлекается, женится, наслаждается жизнью, а потом, приехав к месту настоящих схваток, входит в переговоры с врагом и подолгу валяется в кровати, якобы страдая от болезни. Кстати, знаешь, почему арнолидию переименовали в леонардию?— Почему, Филу?
— В насмешку над тобой, Уино.
— Ах, в насмешку? Ну так посмотрим, как ты будешь смеяться, когда леонардия и тебя возьмет к себе в мужья и затащит в свое горячечное брачное ложе.
— А ты меня не пугай. Я и в болезни не слезу с коня, как некогда мой отец [78]
.— Да уж, — усмехнулся Ричард, — доселе тут поминают, как он, бывало, разъезжал по Святой Земле с голой задницей.
— Как тебе не стыдно, Расса! — с презрением промолвил король Франции, и на том они разъехались в разные стороны. При этом Фовель как-то по-особому гоготнул Филиппу-Августу вослед, словно выругался.
— Ты прав, коняжка, Филу совсем испортился, шуток не понимает, — похлопал его Ричард по упругой и сильной шее.
На душе у Ричарда было скверно. Зря он сказал про голую задницу покойного отца Филиппа-Августа и, кстати, первого мужа матери самого Ричарда, Элеоноры. Доселе эта голая задница вызывала в Ричарде только восхищение, равно как и во всех, кто вдохновлялся подвигами участников предыдущих крестовых походов. Воюя в Святой Земле, король Людовик страдал кровавым поносом, но не желал покидать войско и сражался, имея широкий вырез сзади в штанах, чтобы не отвлекаться постоянно на их снимание-надевание.
Проклиная себя за совершенно напрасную неучтивость по отношению к покойному Людовику, Ричард продолжал разъезжать по Акре. Проследив, чтобы его подданные получили в захваченном городе достойный кусок, он к вечеру возвратился в свою ставку Таньер-де-Льон на холмах Казал-Эмбера.