Риданские истории II

В этот момент коридор стал светлее. Луна выплыла из-за череды облаков и повисла на темном беззвездном покрывале бездушным желтым светильником. Рамы на окнах зловеще отбросили тени могильных крестов на противоположную стену, ощетинившуюся наполовину раскрытыми внутрь белыми дверями с маленькими табличками на них. Что было написано на этих табличках — не разобрать. Какие-то буквы. Щели между дверьми в комнаты скрывали что-то жуткое и угрожающее, но пока еще тихое и терпеливое в ожидании. Лунный свет жадно облизывал голые остовы железных ржавых кроватей, что были больше похожи на орудия пыток, нежели на чьи-то бывшие постели. Господи, да это же больничные кровати!

Он сглотнул сухой ком в горле, и почему-то представил на мгновение стонущих от боли людей на жестких соломенных матрасах, заляпанных гноем и кровью — пациентов очень старой, давно забытой больницы. Сколько лет этому зданию? Сто? Двести? Какие методы применялись здесь для лечения больных раньше, когда еще не появился даже пенициллин, не говоря уже о современных препаратах лечения и обезболивающих?

Он с отвращением отвернулся и увидел широкую двустворчатую дверь, что все это время располагалась позади него, намертво сколоченную дюжиной досок. Надпись на стене над ней гласила: «Пожарный выход». В правом дверном полотне виднелось стеклянное прямоугольное окошко, но оно было целиком закрашено жирной краской, темно-зеленой или коричневой, так что увидеть то, что было за дверью не представлялось возможным. Искушение распахнуть ее было настолько велико, что Он тут же стал дергать каждую из досок голыми руками, лишь бы выбраться из этого коридора наружу, навстречу лунному свету, даже если он и умер. Но только не бродить по жуткому коридору, наполненному зловещей тишиной, нарушаемой лишь отдаленным стеклянным цоканьем мерцающей лампы на потолке.

Тщетно. Ни одна из досок не дрогнула под его усилиями. Вдруг он услышал за спиной тихий скрипучий звук. Он еще раз шумно сглотнул и затаил дыхание, прислушиваясь. На этот раз позади него жалобно скрипнул какой-то механизм, зовущий лишь его. Кровать у окна? Застыв, словно испуганный лесной зверек, не отрывая рук от гладкой деревянной доски, Он тяжело перевел взгляд в сторону. Упершись в невидимую преграду собственных глазниц, он давил глазными яблоками вбок, будто пытался ими же повернуть свою голову, а затем и себя самого целиком. Наконец ему удалось справиться с непокорным телом, и Он, расцепив онемевшие от натуги руки, медленно обернулся, приготовившись встретиться с самим чертом. Вряд ли в таком месте встретишь добрую фею из сказок, которая подаст тебе свою маленькую ручку и, освещая путь светящимися, как фонарики крылышками, выведет из чертогов Тьмы наружу к сияющему солнцу.

Приготовившись хлебнуть порцию дикого леденящего страха, он увидел в пяти шагах перед собой лишь детский трехколесный велосипед. Ржавый и старый. Поскрипывающий давно не смазанными втулками. Он слегка качнулся взад-вперед и замер, повернув переднее колесо к старику. Изогнутый руль, похожий на утонченные рога буйвола, тупо уставился на него, слегка провиснув в держателе. На черном маленьком сидении никого не было. Густаву показалось, что он где-то уже видел такой велосипед. Несомненно, он был ему знаком, вот только его сознание не хотело ничего вспоминать.

— Здесь есть кто-нибудь? — вырвался хриплый, слабый голос старика из его горла. — Эй! Кто здесь? — он вскрикнул чуть громче.

Голос эхом прокатился по коридору и затих где-то далеко за мерцающей лампой в полной темноте. И в ответ ему послышался другой голос, льющийся откуда-то извне, не отсюда, не из пугающих тьмой комнат с раззявленными ртами дверных проемов, скрывающих, должно быть, ужасающие тайны. И не снаружи, не из-за стен, где в суровой молчаливой беспомощности застыла в небе тусклая луна. Этот детский лепечущий голосок доносился отовсюду и будто ниоткуда. Какая-то девочка пела песенку о бегущих в облаках лошадках. Они скользили как по снегу, и эта девочка бежала рядом с ними. Она пела о ветерке, который играл с ее косичками, ласковом, как младший братик. А еще девочка радовалась солнцу, что рисовало на ее коже светлые круги своими жаркими лучами. Закончила свою песенку она словами о том, что лучик тот был ей тоже друг.

— Тоже друг, — тихо повторил Он за ней, пребывая в оцепенении.