Риданские истории II

Густав выскочил в коридор, словно пробка из бутылки, и тут же замер. Первое, что он заметил, это бирюзовый бутон, безмятежно порхающий под потолком. Он бился о бетонную преграду и отскакивал от нее, как мячик, но снова и снова сталкивался с каменным противником, словно желал пробить насквозь потолок здания и вырваться в прохладу ночи. Но не это озадачило Густава, а отсутствие трехколесного велосипеда. Не было и свежих следов, по которым можно было бы проследить за ним. Старик скользнул растерянным взглядом вдоль окон, устремляя взор все дальше и дальше, пока не различил в тусклой полутьме тот самый велосипед. Он двигался медленно и почти добрался до мерцающей лампы. В призрачном свете бледной луны, на удачу не прикрытой облаками, Густав заметил еще что-то. Да! На маленьком сидении устроился кто-то небольшой с густой копной волос. Первая мысль, которая пришла на ум Густава, была о Дороти. Но волосы не были похожи на волосики Дороти. От новой волны накатившего бурными волнами страха старик широко раскрыл глаза, не смея отвести их от увиденного. Но что за девочка тогда вела свой велосипедик? Выходит, что песенку этой странной девочки и слышал Густав? Наверное, ее, и она намеренно пряталась от него все это время… Малышка просто-напросто боялась его, старика в белом больничном одеянии, что словно призрак снует из угла в угол… Но и ему тоже страшно, дико страшно. От этого страха в который раз уже сводит кишки в животе, завязывая их на десятый узел все крепче и крепче.

Но что, если он увидел вовсе не девочку? То, что устроилось у руля велосипеда больше походило на мелкого зверя, а не на ребенка. Слишком мало было это существо. А прическа, напоминающая девичью, могла быть лишь плодом разыгравшегося воображения, сбившего его с толку, или игрой теней в мрачном пространстве с недостатком света. Велосипед жалобно скрипнул и исчез во тьме за мерцающей лампой.

Светлячок наконец оторвался от потолка и, снизившись до шести футов над уровнем пола, направился тем же путем.

— Нет! Стой же! — взмолился Густав, протягивая руку к светящейся бирюзовой точке. — Куда ты? Остановись, там может быть опасно!

Густав понимал, что, возможно, бредит в своих мольбах, но продолжал просить остаться, в надежде ожидая ответа от существа, которое вряд ли умело говорить так же, как и он. И светлячок, конечно же, его не слышал. Он парил, как бабочка. Легко и трепетно, удаляясь от Густава без всяких угрызений совести, потому как и это чувство не могло уместиться в тело такого крохотного и хрупкого, но божественно прекрасного создания. И Густав, сопротивляясь чувству, кажется, навсегда приклеившегося к нему страха, побрел по коридору, хотя и сам до конца не понимал, зачем идет за искрой живого света.

Он вдруг почувствовал, что слышит какие-то голоса, и его окатило новой волной ледяного ужаса. Почему все так явственно, как наяву? Кто все эти люди, чьи голоса звучат в его мозгу, такие явные, как взаправду? Живые или мертвые? Если сердце его еще бьется, то он не умер. Значит, это место — грань между жизнью и смертью. А раз так, здесь могли быть и другие заблудшие души. Но добрые ли они или злые? Духи или люди? И почему голоса раздаются в его голове? Или все-таки в пространстве?

Голоса были слишком тихие, и слов он разобрать не мог. Но почему-то вспомнил о девочке. Потому что ее песенка звучала чуточку громче и более отчетливо. «Какие там были слова? — попытался вспомнить Густав, чтобы отвлечься от неразборчивого бормотания в голове. — Что-то про лошадок, кажется. И жаркий лучик. Вроде бы, лучик тоже друг. Да, друг! Как и мой светляк…»

Он миновал приоткрытую дверь, вторую по счету от той, что была заколочена досками с надписью «Пожарный выход» над ней. В свете плачущей расплавленным парафином свечи он мельком увидел там несколько беспорядочно расставленных железных кроватей на кафельном сером полу. Таких же, как и в коридоре, только поверх их ржавых остовов покоились сбившиеся рваные матрасы неопределенного цвета и замызганных грязными пятнами. Из прохода веяло той же прелой гнилью. Следующая комната была богата инвалидными креслами, судя по груде колес и сидений, сбившихся в одну большую кучу. Четвертая комната с распахнутой наполовину дверью оказалась гораздо страшнее всех предыдущих.