Риф

«Где они берут деньги, — часто думал я, — где, где они берут столько денег?» Как панельная женщина, я останавливал проходящих мимо, и так же, как она, я недолюбливал конкурентов, пытающихся подскочить к прохожему раньше меня. От меня шарахались, досадливо говоря: «нет», кто-то воспитанно улыбался и в десятый раз отвечал: «Спасибо, у меня уже есть портрет», а кое-кто непременно обещал вернуться, но не возвращался. Тех, кто давал себя уговорить, было мало. Иногда садились одинокие дамы — так, срисоваться на память. Было много веселых радостных детей. Реже усаживались, прежде поторговавшись, иностранцы. Редкие богатые клиенты из русских — их называли «Пиджаки» — платили любую сумму легко, но при этом пожимали плечами или ухмылялись — не цене, портрету. Мне казалось, они не понимают, зачем их рисуют. Это был молчаливый ритуал недоумения — радостного со стороны художника и снисходительного с их стороны. Некоторые говорили: «Бог ты мой, смотри как похоже пишет!», щелкали фотоаппаратом или наводили камеру. Но потом быстро спохватывались — смотрели на часы — и лица загорались счастливым рабочим огнем.

«Аристократы духа, — вспоминал я, — это что же, уже они?» Я понимал, что не существует уличных шедевров. Но я не мог взять в толк, зачем люди хотят нарисовать на улице свой портрет. Ночами, закрывая глаза, я видел сотни, тысячи мятых рисунков — ненужный никчемный мусор, развешанный в квартирах. «Среднее, — вспоминал я Вадима, — среднее».

Позже, в солнечные дни, на улице появилось больше художников — они стояли двумя шеренгами, и люди шли сквозь них как сквозь строй, вздрагивая от приглашающих рук-шомполов. Мне перестало везти, усадить клиента значило совершить подвиг. Я почти не посещал лекции — мной овладело навязчивое больное желание заработать как можно больше и как можно быстрее. Я временами так сильно этого хотел, что изнемогал от усталости так же, как если бы много и тяжело работал. Не замечал весны, сирени, дождя. Я даже не смотрел на женщин. Только все время думал, как найти денег. Когда мне удавалось заработать, я сразу бросался покупать дорогие мелкие вещи: джинсы — только из Америки, солнечные очки — долларов за сто, одеколон — непременно французский, зажигалка — конечно же «Зиппо». Мне нравились эти крохотные видения благополучия, кроме того, я, видимо с детства, как и брат, ненавидел нищету не за сам факт, а за то, что она жалко выглядит.

А теперь, когда бензин в «Зиппо» кончился, денег хватало только на сок, картофель и яйца, теперь хозяйка, смотря мне вслед, молча готовилась к разговору о том, чтобы я съехал.

Потом — как растянутая внезапность старта — наступил тот день, когда я пришел на Арбат, истратив последнее на пачку сигарет и бублик. Бублик я медленно съел, и весь вечер жалел, что не купил бутылку пива — стояла жара как летом. Вечером, ничего не нарисовав, я сел в метро, недоверчиво мечтая, что на меня движется конвейер с деньгами — прозрачными, большими. Они как живые существа вздрагивали, когда я на них смотрел. Мне казалось, я вижу свою болезнь со стороны.

Я позвонил Файгенблату. Мой приятель был удивлен и рад, оказалось, что на рынке у его друга уже второй день не хватает продавца. «Сколько я буду получать?» — спросил я. Он назвал сумму, и я поморщился: «Мало». «Зато стабильный доход», — сказал Файгенблат. Я согласился.

Чтобы не опоздать и встать в шесть утра, я решил не спать всю ночь. В Лужниках меня встретила темная масса что-то кричащих и что-то объясняющих друг другу людей. Чтобы попасть на стадион, нужно было выстоять часовую очередь за билетом, затем вместе с толпой проникнуть внутрь. Люди сопровождали меня всюду: я шел с ними плечом к плечу, спотыкаясь об их хозяйственные тележки, задевал их тюки и сумки, они дышали мне в затылок, в лицо. Наконец я нашел магазин, где хранился товар, которым мне предстояло торговать. Сторож, едва поняв, кто я, сразу принялся нервно бормотать: «Быстрей, быстрей!» Опустив голову, он помогал мне, вышвыривая коробки на улицу, потом появился хозяин товара — хмурый с бегающими глазами араб со странным именем Мухтар, он вскрыл коробки, в них оказались шампунь и мыло, — объяснил, в чем заключаются мои обязанности, пересчитал товар, что-то записал у себя в тетради и исчез.

Я должен был продавать шампуни по назначенной арабом цене и к концу дня сдать выручку — он выплатит мне десять процентов от суммы прибыли. Все. Я установил столик, расставил бутылочки с шампунем и упаковки с мылом и стал продавать. Люди шли мимо плотной шевелящейся стеной. Временами чей-то локоть задевал шампуни, они со стуком падали вниз, я лез, чертыхаясь, под стол, поднимал и ставил.