Риф

Иногда воровали — чаще одну-две упаковки мыла. Раньше мне было неясно, зачем человек садится позировать на улице. Я не понимал, зачем кому-то нужно жадно пытаться украсть кусочек мыла. Но теперь я знал, почему все остальные покупают мыло, торгуются, спорят, пробуют шампунь на вкус, нюхают его, а затем быстро достают деньги и платят. Мне было ясно, что я делаю то, что не вызовет недоумения никогда. Шампунь используют, пластмассовую бутылочку выбросят. Люди будут мыться так же, как и я, смеха ради моющий голову сразу двумя-тремя сортами шампуней. Я заставил стенной шкаф в своей комнате немецким, финским, турецким, сирийским шампунем, упаковками с жидким и обычным мылом. В конце дня я покупал этот товар у Мухтара по себестоимости — незначительной цене, которую мне нравилось платить. Я делал запасы моющих средств, плохо понимая, зачем.

Мухтар, несмотря на пунктуальный и строгий вид, был человеком необязательным. Иногда я долго ждал, когда он приедет с новой партией товара, и он приезжал обычно к трем часам дня, когда рынок закрывался. Первую половину мая я зарабатывал хорошо, а потом без всяких видимых причин доходы стали падать. Теперь мне реальней, чем на Арбате, показалось, что неумолимая жестокость каких-то особенных законов неудач всецело сосредоточилась на одном мне. Меня злил Мухтар, его арабская непрактичность и необъяснимая завороженность работой тогда, когда она теряла смысл. Он мог прийти на рынок в шесть утра в день, когда торговать было нечем, а потом поехать на склад и исчезнуть до следующего утра, чтобы выгрузить у ворот огромное количество ящиков с мылом; приходилось бросать свое торговое место и переносить все это на руках — опять весь день, опять без прибыли. Потом Мухтар говорил мне: «Все нормально, Валера», угощал меня на последние деньги пивом и уверенно обещал занять у своих знакомых «долларов тысячу», чтобы купить, наконец, товар, который «пойдет».

Но все повторялось — я получал так мало, что временами перекладывал несколько мелких купюр из выручки за шампуни к себе в карман. Я беззвучно смеялся при этом или что-то напевал, вспоминая одну из цитат из комнаты брата: «Цель оправдывает средства», — говорилось там, и меня веселило забавное несоответствие между высоким изречением и низким смыслом. Я не прятал душным летом топор за пазухой, я даже не засыпал песком пролив, чтобы захватить и уничтожить город — я в этот душный май в самом начале своего золотого десятилетия среди обилия жизни и молодых, невероятно беззаботных женских лиц, присваивал себе эту мелочь, чтобы просто пообедать, боясь и думать о том, что предстоит оплачивать еще и комнату.

Мухтар все реже привозил новый товар. Он нервничал, пересчитывая ящики, считал деньги и что-то писал мелкой арабской вязью в свою тетрадь. Однажды — я зычно выкрикивал заученные фразы о достоинствах моющих средств — ко мне подошел хмурый широкоплечий араб с черной бородой и на ломаном русском языке спросил, не знаю ли я, где Мух-тар. Я сказал, что он на складе. «На складе?» — ухмыльнулся гость, показав мне серые испорченные зубы. «Он должен мне пятьсот долларов. Скажи ему, что приходил Адель». Он ушел, и у меня появилось предчувствие, что скоро конец всей торговле.

В четыре часа приехал Мухтар, без товара, хмурый и злой. «На складе ничего не дают, — сообщил он, — сказали, я должен им пятьсот долларов». Я рассказал о визите Аделя. «Знаю я этого сирийца, — нервно заговорил Мухтар, — это же со склада, они, сирийцы, все как собаки, я их ненавижу, Валера!» «Послушай, Мухтар, — удивился я, — а ты кто?» «Я — палестинец, — гордо ответил Мухтар, — а они — сирийцы». Я спросил, должны ли мы на самом деле кому-то деньги. «Нет! — заверил меня Мухтар. — Я поеду на склад и разберусь. А ты завтра приходи как обычно, я постараюсь купить товар в другом месте».

Он и в самом деле где-то раздобыл новые упаковки с шампунем и мылом, и я продолжал торговать. Доходы выросли, но через несколько дней Мухтара искали уже три араба, они только коротко спросили, где он и сразу ушли. Мухтар купил новое торговое место в противоположной стороне стадиона. «Снова сирийцы?» — спросил я. «Нет, это египтяне, — без акцента ругаясь по-русски, говорил Мухтар, — но египтяне — их первые друзья».

В конце мая, выходя вечером со стадиона, я увидел Файгенблата — мой приятель стоял возле темно-синего «Форда» и разговаривал с неприятными на вид парнями. Они