Риф

Не спала и старушка на нижней полке. Во время происшествия у купе проводника она, затаившись как мышь, испуганно смотрела на обоих мужчин, а потом, когда один из мужчин прошел мимо и скрылся в середине вагона, а второй забрался на верхнюю полку напротив нее, она стала смотреть перед собой с закрытыми глазами и по привычке молиться и вдруг легко и просто увидела, что дальше случится. Мужчина, которого облили чаем, подходит к своему спящему обидчику, стягивает его за ворот футболки с полки. Тот ничего спросонья не понимает, и мужчина ударяет его полусогнутым кулаком по лицу, ткнув пальцами сразу в оба глаза. Заревев от боли, темноглазый инстинктивно сует правую руку в карман, где у него лежал маленький, купленный на ковельском рынке нож и, не видя ничего, тычет этим ножом в пространство вокруг. И с первого же раза случайно попадает Сергею в грудь, и кончик ножа, пройдя между ребер, входит в стучащее сердце Сергея. Черноглазого снова посадят, Сергея похоронят. Узнав об этом, не сможет выносить и родить своего первого ребенка бывшая любимая женщина Сергея, еще не знающая о том, что беременна и плачущая сейчас в постели варшавского отеля, куда она поехала по маршруту их несостоявшегося путешествия только лишь потому, что у нее остался билет.

— Господи, Боже ж ты мой, спаси ж и сохрани их обоих, — шепчуще щебетала старушка, с мукой в глазах глядя в прозрачную темноту перед собой, — сохрани ж этих человеков, не ведающих, что творят и непонимающих, что натворили, и что собираются натворить. Спаси ж и сохрани их, грешных, и меня, грешницу, прости, что словечко говорю за них. Спа-си, Господушка, их молодые душеньки! Спасишуньки, милый мой Боженька, сохранимушки их…

Когда Сергей нашел наконец в темноте спящего на нижней полке темноглазого, схватил его за ворот футболки и со всей силы ткнул его в лицо полусжатым кулаком, то сразу почувствовал, вслед за воплем своего врага, что он и самого себя почему-то ударил, и тоже в глаза, и, закричав от сильной боли, проснулся.

Да, он спал. Он просто забылся в горячечном сне, и то, что он отправился мстить за свое унижение, ему, оказывается, всего лишь приснилось.

Но странное дело — боль продолжалась. Сместившись с глаз на щеку и плечо, она толчками жгла его так, словно кто-то выплескивал ему на эти места стаканы кипятка.

Сергей вновь, во второй раз, открыл глаза — на этот раз полностью вернувшись в реальность — и увидел возле себя громадное и темное пятно человеческой головы, в которой светились белки глаз и зубы рта. И услышал:

— Слышь, братан…Братан, слышь?

Это был черноглазый, от темноты которого в вагонной тьме почти ничего не осталось.

Сергей спокойно, как на плывущую мимо дорогу, смотрел на него.

— Слышь, братан, — гулким шепотом проговорил, почти вплотную приблизив к нему лицо, темноглазый, — ты прости меня, а? Дурку я свалял, понимаешь? Не знаю, что на меня нашло. В общем, не серчай, земляк, хорошо?

И он протянул из темноты к лицу Сергея огромную, темного цвета ладонь.

— Лады?

Сергей молча кивнул и молча пожал его руку. Черноглазый медленно повернулся и исчез в темноте.

А он продолжал лежать, легко и мягко, будто на плотной воздушной подушке из невидимых крыльев, которые едва шевелились под ним. Он лежал бы так бесконечно, потому что ему очень хорошо и покойно было вот так беспечно бездумно лежать — но крылья мягко стали поднимать его, побуждая к движению. Они как бы говорили ему: ты в дороге, ты едешь в шторм и в солнце, в радость и в тоску, ты едешь в мужчине, в женщине, в ребенке и в старике, ты все время едешь во мне, человек. Поэтому не съезжай, не сходи, не останавливайся и не сворачивай, потому что нет на свете ничего более стоящего для тебя, чем пройти свой собственный путь в общей для всех темноте. И темнота, которая давно уже находится в тебе внутри и заполняет тебя метастазами, снова выскочит наружу через твою грудь.

Поезд стал замедлять свой ход, проводница пошла по вагону, спрашивая в темноте по-украински: «Била Церков… Кому в Билий сходить, кому в Билий…»

Дорога не повторяется. Не задумывайся, главное — не задумывайся.

— Кому в Билий?..

Сергей спустился с полки, взял свой рюкзак, вышел в тамбур и сошел с поезда.

Проводница, стоящая возле вагона, ничего не сказала — хотя Сергей видел, что она смотрит на него. Но когда точно ставишь свою ногу в свой будущий след, не остановит ничто.

Полчаса назад в Белой Церкви прошел дождь, перрон влажно поблескивал в туманно-молочном свете фонарей.

— Мужчина. Пиво, минералочка, пирожки. Что желаете?

Он повернулся.

Перед ним стояла Серафима. В том же возрасте, что и сто лет назад. Тонкая, кучерявые волосы, большие внимательные глаза. Немного отклонившись назад из-за тяжести, девушка держала перед собой корзину со снедью, которую обычно предлагают на вокзалах проезжающим в поездах.

— Что желаете? — вновь спросила она.

— Нет, ничего.

— Может водочки? У меня есть. Холодненькая, только из холодильника. И недорого, — Серафима нагнулась к корзинке. Что-то мелькнуло в ее фигурке зрелое, хозяйственное, когда она зашуршала в пакетах.