Рифейские горы

А сам быстрым опытным взглядом осматривал Виэла, осторожно прощупывая кости, изуродованные пальцы осмотрел особенно пристально. Ликсос ломал ему пальцы! Как можно? Так уродовать?! Не зря про него говорят, он ненавидит всех, кого Создатель наделил телесным совершенством. Калеча других, он себя человеком чувствует.

— Эх, бедняга… — пожалел Лил варвара, осматривая сместившуюся в месте перелома локтевую кость. — Не везёт тебе совсем…

Конечно, часто появляясь на кухне, Лил был в курсе того, что Наследник выкупил настоящего марагского царевича, что того допрашивают, хотят плыть на поиски марагских земель. Но то, что этот царевич — Виэл, телохранитель Лидаса, Лил только сейчас и узнал. Парень этот и правду оказался не так прост, как считали многие. Лил в нём не ошибся. Хотя сейчас его больше другое волновало: как перенесёт Виэл все эти пытки? Выживет ли? Не сойдёт ли с ума? Он — крепкий и выносливый парень, он должен справиться, но помочь ему всё равно необходимо.

И Лил взялся за привычное ему дело. Промывал и обрабатывал целебной мазью раны на теле Виэла, выправил сломанную руку, перевязал её тугой повязкой. Провозился до поздней ночи, аж сам устал. Сделал всё, что мог. А Виэл за это время так в себя и не пришёл, так и не удалось его горячим вином отпоить.

— Плохо здесь, сыро и холодно… — заметил Лил, укутывая больного своим плащом. Надзиратель, соглашаясь, покивал головой, сказал:

— Да-а, место не из лучших, уж поверьте мне. Кто сюда по доброй воле хочет? — а потом резко меняя тему разговора:- Вы за этого раба не волнуйтесь, я присматривать за ним буду. И вина дам, когда очухается…

— Я всё равно потом ещё зайду. — Лил поднялся, убирая под мышку коробку с лекарствами. — Посмотрю, как дальше дело пойдёт…

— Да, досталось этому марагу, ничего не скажешь. — Надзиратель сокрушённо повёл подбородком. — Сам Ликсос пытал… Но теперь-то уж всё… Он, — качнул седой всклокоченной головой в сторону марага, лежавшего на полу в углу камеры, — обещал помочь с картой, сказал, что укажет дорогу…

Лил на эти слова ничего не добавил, молча перешагнул порог.

Часть 24

Она дала ему странное имя. Варварское. Оно ничего не значит на языке древних, следовательно, не имеет никакой силы. А имя будущего Наследника должно быть звучным, должно ковать характер.

Вот взять, например, имя Кэйдар, «одарённый отвагой». Хорошее имя, оно подходит воину как нельзя лучше. А Таласий? «Возносимый высоко»! Это имя Правителя, сразу видно. А что такое Тирон? Ничего! В нём есть что-то от птичьего свиста, это не имя героя.

— Я буду звать тебя Тавиний, «дарующий надежду». — Кэйдар прижал ребёнка к себе, и тот, устало и сонно нахмурив личико, положил голову отцу на плечо. — Так звали моего деда, он сорок лет правил Империей. Это был Воплощённый необыкновенной силы… Его всё ещё воспоминают… Да, Он мог управлять живым огнём… взглядом зажигать вещи и тушить пламя в очаге… — рассказывал, укачивая мальчика на руках, прижимал его к себе, поддерживая одной рукой, ладонь другой — лежала у ребёнка на спине.

Малыш весь день вредничал, ничего не хотел есть, попил молока лишь немного, почти всё время плакал, будто у него что-то болело. К ночи немного притих, но заснуть так и не заснул. Да ещё и гореть начал снова.

Кэйдар уже несколько раз посылал за врачом, но днём Лил уходил в город, как сказали, за новыми лекарствами, а потом вообще куда-то запропастился. Вроде, здесь, во Дворце, но где, куда направился — никто не знает!

Кэйдар тревожился, ребёнок не выглядел здоровым, наоборот: казалось, состояние его с каждым часом делается всё хуже. Но и как помочь, тоже не знал. Что у него болит? От самого ответа не добьёшься, мал ещё слишком.

Носил сына по комнате, укачивал, разговаривал с ним, боялся доверить кому бы то ни было: ни прислуге, ни няньке, ни кормилице. Баюкал сам, а в памяти слова из вчерашнего разговора с Лилом вставали: «Ему нужна мать… Нужна её забота… Её присутствие…» Виэлийка Ирида то есть. Эта упрямица! Пятый день она одна заперта, ни ребёнка своего не видит, ни света солнечного. А всё равно упорствует, отказывается признать свою вину, не молит о пощаде, не раскаивается в своей дерзости… Терпение твоё испытывает!

Вспоминая виэлийку, каждое утро и каждый вечер выслушивая сообщения о ней, он упрямо поджимал губы, лицом каменел, сердился: «Ну, чего тебе ещё сделать, чтоб ты смирилась? Признала мою власть над собой? Как заставить тебя просить меня? Как умолять заставить?»

Она-то упрямится, а ребёнок страдает. Мой ребёнок страдает! Похудел, вон, как, слабенький стал совсем, болезный. Ни о ком, кроме себя, она не хочет думать. Что ей собственный сын? Она же столько раз его убить хотела! Ещё не родившегося, ещё плодом в своём же чреве… Мыслимое ли дело?!

Даида принесла тёплой, чуть подслащенной воды, приняла Тирона — точнее, Тавиния! — на руки, стала поить из серебряной чашечки с низкими краями, заметила между делом:

— Горяченький он что-то снова… Не простыл ли?